Наль Подольский - Возмущение праха

— Щепинский расплачивался с вами деньгами или как-нибудь иначе?

Он поглядел на меня обиженно, как бы упрекая в бессмысленной жестокости:

— Деньгами. И поверьте, весьма скромными.

— Охотно верю. Теперь о внезапных сердечных приступах. Сколько их было?

— Два, — промямлил он плачущим голосом, — зачем вы спрашиваете? Ведь вы и так все знаете.

— Кто их организовывал?

— Он, то есть его люди. Я ни при чем.

— Вы везде ни при чем, — усмехнулся я, — но в больницу-то впускали их вы?

— Я.

— А что за эпизод с исчезновением трупа?

— Это совсем непонятная история. Неизвестно, кому он понадобился, но знаю, что не ему. Он, когда узнал, был очень рассержен.

— Ладно… а от всех этих людей, я имею в виду пациентов от Щепинского плюс… гм… инфарктников… какие-нибудь вещи остались?

— Не знаю, может быть, и остались. Если остались, то в камере хранения в приемном отделении, можно хоть сейчас посмотреть. Ключи у меня. — Сообразив, что это последний вопрос, он хлопотливо демонстрировал готовность услужить. А я гадал, связано ли его оживление просто с окончанием допроса — эффект обычный, или с тем, что ему удалось утаить что-то важное.

— Я хотел бы взглянуть на их вещи, — я поднялся и, задумчиво повертев пистолет, вроде как по рассеянности не сунул его в карман, а оставил в руке, — при условии, что это не будет сопряжено с риском ни для кого из ваших людей.

— Что вы, что вы! Какой риск, никакого риска, я, в конце концов, лично ручаюсь. — Его угодливость, казалось, сейчас не имела границ.

Значит, что-то затихарил все-таки, гнида…

Понятно, я его одного отпускать никуда не собирался, да он на это и не рассчитывал. В отличие от камеры хранения вещей существующих в больнице пациентов, защищенной солидным замком, невостребованные пожитки выбывших содержались в кладовке, запиравшейся чисто символически. Поэтому я удивился, что в полиэтиленовом мешке с биркой, обозначающей фамилию Философа, в полной неприкосновенности обнаружился новенький «Кодак», принесенный в прошлом году Кротом, — надо думать, загадочная смерть и исчезновение трупа Философа окружили его имущество неким зловещим защитным ореолом. Убедившись на всякий случай в отсутствии в фотоаппарате пленки, я оставил его на месте как символ моральной устойчивости больничного персонала. Кроме «Кодака» в мешке имелись: потрепанный кошелек с мелочью, расческа, зажигалка, помятая пачка сигарет, автобусные талоны, два французских ключа на проволочном кольце (от разных замков) и толстая, страниц в двести, тетрадь, сброшюрованная из машинописных листов. Вещи прочих интересовавших меня пациентов ничего примечательного не содержали.

Ключи и тетрадь Философа я прихватил с собой, небрежно буркнув:

— Это я забираю, — в ответ на что Игнатий суетливо закивал.

Я сопроводил его в обратном пути к кабинету, куда он с удовольствием юркнул, и на прощание посоветовал:

— Безопаснее всего для вас будет счесть мой визит приснившимся.

В знак согласия он церемонно поклонился, но при этом скроил самодовольную и даже надменную мину. Вот сволочь… что-то важное скрыл и теперь радуется, что обвел меня вокруг пальца… Точно такая же рожа у него была на консилиуме у главного врача, когда меня выписывали, — этакий вершитель судеб, от которого зависит, быть мне человеком или оставаться пациентом… сука, ведь даже лица не запомнил… Стоп… консилиум… консилиум… ага, это из досье «Извращенного действия»: у Щепинского есть что-то вроде экспериментальной клиники, и он любит устраивать консилиумы. И в науку поиграть, и ответственность меньше. Понятное дело, ему там нужны свои люди. То-то на снимке, со Щепинским, у Игнатия физиономия важная, как у хомяка, которого вдруг почему-то назначили академиком. Гм… вроде все концы сходятся… А я-то действительно уже собрался уходить, и теперь предстояло свою ошибку представить в виде иезуитского приема в допросе.

— Вы уверены, что не упустили ничего существенного из области ваших отношений со Щепинским? — спросил я задумчиво.

— Абсолютно уверен. — Он снисходительно улыбнулся.

— Может, покопаетесь все-таки в памяти? — настаивал я как бы просительно.

— Ну что вы, — его улыбка стала откровенно нахальной, — вы получили исчерпывающую информацию.

— Тогда почему же ты, падла, — прошипел я, быстро подойдя к нему и ткнув ему в нос пистолет, — молчишь о консилиумах? Или решил с нами поиграть в кошки-мышки?

Он сразу сгорбился, будто я ему взвалил на плечи рюкзак с кирпичами, но отвечал спокойно, с заранее обдуманной решимостью:

— Это служебная тайна. Об этом не могу ни слова.

Видно, его прилично там запугали, и без шоковой терапии не обойтись.

— От моей конторы служебные тайны бывают только у покойников. Не тяни время, мудак, не то заработаешь сердечный приступ.

— Он уже начался. Можно мне взять валидол?

— Обойдешься. Выкладывай все о консилиумах, а потом жри таблетки сколько влезет.

Он промолчал, скорбно поджав губы, но тяжело навалился на стол, и лицо его постепенно серело. Должно быть, ему и впрямь было плохо.

— Ладно, я передумал, бери свои колеса. Сегодня я добрый.

Открыв ящик стола, он нашел пробирку с валидолом, положил под язык таблетку и застыл, наблюдая за реакциями своего организма.

— Валидолом мне не отделаться. Нужна инъекция;

— Это твои проблемы. Не тяни время.

Валидол помог: он явно приходил в себя.

— А если я закричу? — спросил он тоскливо, глядя глазами бездомной собаки.

— Это будет последний крик в твоей жизни. И к тому же самый короткий, — объяснил я деловито, навинчивая глушитель на ствол пистолета.

Глушитель его убедил. На этот раз, похоже, он выложил все. Несколько раз Щепинский приглашал его в свою клинику на консилиумы, совершенно официальные, с протоколами, причем платил всем участникам по-царски. Обычно речь шла о диагнозах, иногда о методах лечения, и, в частности, больных переправляли в психушку именно по заключениям этих консилиумов) Особая подлость здесь была в том, что решения консилиумов, как и решения ученых советов, не могут оспариваться в судебном порядке. Были и другие консилиумы, где освидетельствованию подлежали какие-то важные, как он мерзко выразился, «высокозначительные» люди, причем фамилий пациентов он не знал — они всегда вписывались после подписания протоколов. Это надо было понимать так, что некие высокопоставленные пациенты, соглашаясь проходить у Щепинского процедуру рекомбинации или нечто подобное, не доверяли ему полностью и оговаривали, как им казалось, объективный контроль его действий.

— Когда был последний консилиум?

— Две недели назад.

— И о чем шла речь?

— Молодая женщина, очень красивая, наркоманка. Полная амнезия. Последствия передозировки наркотиков низкого качества.