Амелия Эдвардс - Саломея

Год утомительных, сверх даже обычного, восточных странствий вызвал во мне настоятельную потребность в отдыхе, и я решил позволить себе провести месяц на этюдах в Венеции и окрестностях, прежде чем поворотиться лицом к родным пределам. Поскольку первейшая задача рисовальщика с натуры — это выбор точки обзора и поскольку более удобного средства передвижения, чем венецианская гондола, не изобретено, все первые дни моего пребывания в городе прошли в бесконечных водных прогулках: то я исследовал всевозможные каналы — большие и маленькие, то делал вылазки в направлении Мурано, [16] Мурано — один из островов Венецианского архипелага, с XV–XVI вв. — центр стеклодувного производства. то объезжал острова, что находятся за Кастелло Сан-Пьетро, [17] Кастелло Сан-Пьетро (Сан-Пьетро ди Кастелло) — небольшой остров в восточной части Венецианского архипелага, связанный с центром города двумя мостами; на нем находится одноименная церковь, заложенная в VIII в. на месте старого римского замка. попутно делая зарисовки несметного числа живописных видов и выкуривая несметное число сигарет. Кажется, на четвертый или на пятый день такой необременительной работы мой гондольер предложил отвезти меня подальше, на Лидо. [18] Лидо — длинная узкая песчаная коса, отделяющая воды Венецианской лагуны, на островах которой и расположен город, от Адриатического моря. До заката оставалось еще часа два, а до великолепного песчаного берега было не больше трех-четырех миль, так что я согласился, и лодка, взяв новый курс, заскользила прочь от Венеции, с каждым взмахом весла удаляясь от нее все дальше. Постепенно смутная полоска на горизонте приблизилась, выросла над безмятежной гладью Лагуны, открыв взору свой зазубренный контур, потом проступили холмы, разделенные участками бурого песка, вкрапления сухой травы и зарослей кустарника — все выглядело так, словно мы приблизились к краю неведомой и неприютной пустыни, которая для всякого странника означает конец пути. Мой гондольер направил лодку прямо туда, где из воды у берега торчало несколько шестов, указывавших место причала, и там не без труда, поскольку был отлив, развернул гондолу. Я сошел на берег. С первого шага я очутился среди могил.

— Е’l cimeterio giudaico, signore, — пояснил мой гондольер, коснувшись рукой шляпы.

Еврейское кладбище! «Гетто» мертвецов! Я припомнил, что когда-то читал, а может быть, от кого-то слышал, что венецианских евреев, в смерти, как и в жизни, не допущенных до соседства с господствовавшими над ними христианами, с незапамятных времен хоронили на этом пустынном берегу. [19] …венецианских евреев… с незапамятных времен хоронили на этом пустынном берегу. — Самые старые захоронения на еврейском кладбище возле бенедиктинского монастыря Святого Николая на о. Лидо датируются 1389 г. На протяжении столетий территория кладбища неоднократно подвергалась преобразованиям; в 30-е гг. XX в. оно было заброшено, а в последнее десятилетие реконструировано и обрело статус историко-культурного мемориала. Я наклонился к могильному камню у моих ног. То был всего лишь обломок, поросший желтым лишайником, разъеденный соленым морским воздухом. Я перешел к следующему, потом к другому. Иные почти полностью скрылись из виду, опутанные сорной травой и колючками; некоторые наполовину ушли в песок; от третьих снаружи торчал только угол. Тут и там еще можно было разобрать имя, дату, фрагмент геральдической резьбы, часть еврейской надписи — все больше или меньше оббито, наполовину стерто.

Бродя среди могил и дюн, с каждым шагом поднимаясь в гору и миновав на пути три или четыре зеркально-неподвижных, поросших жидким тростником озерца, я незаметно для себя оказался в центральной, самой высокой части Лидо, откуда на все четыре стороны мне открылся ничем не заслоненный вид. По одну руку лежала широкая, безмолвная Лагуна, ограниченная Венецией и Евганейскими холмами; [20] Евганейские холмы — группа холмов вулканического происхождения высотой 300–600 м, возвышающихся в нескольких км южнее Падуи, на которые открывается живописный вид с Лидо; местонахождение снятой Байроном в Эсте виллы, где в августе — октябре 1818 г. гостил английский поэт-романтик Перси Биш Шелли (1792–1822), среди прочего создавший в это время большое стихотворение «Строки, написанные среди Евганейских холмов» (опубл. 1819). по другую, подкрадываясь ленивыми длинными складками и бесшумно наползая на бескрайний берег, раскинулось синее полотно Адриатики. Какой-то старик, собиравший раковины на морском берегу, и далекая гондола в Лагуне — вот и все признаки жизни на мили вокруг.

Стоя на гребне этого узкого водораздела, озирая сразу оба водных пространства и наблюдая, как вступает в свои права роскошный закат, я впал в одно из тех умонастроений, когда реальное и нереальное сменяют друг друга с прихотливостью сновидения. Мне вспомнилось, как некогда Гете набрел здесь на свою «позвоночную» теорию черепа… [21] …как некогда Гете набрел здесь на свою « позвоночную» теорию черепа… — Имеется в виду теория происхождения черепа из видозмененных, разросшихся и сросшихся между собой шейных позвонков, выдвинутая Иоганном Вольфгангом Гете (1749–1832) в приложении к его статье «О межчелюстной кости человека и животных» (1784), опубликованной в серии авторских естественнонаучных работ «О морфологии» в 1820 г. Согласно свидетельствам самого Гете (в письме к жене философа И. Г. Гердера Каролине от 4 мая 1790 г. и в автобиографических записях за 1790 г., вошедших в «Анналы, или Ежедневные и ежегодные тетради» (1817–1825, опубл. 1830)), эта идея пришла к нему во время его второго пребывания в Италии: 22 апреля 1790 г., гуляя по берегу Лидо, гетевский слуга Иоганн Пауль Гетце обнаружил на песке и подал своему хозяину овечий череп с шутливым замечанием, что это, вероятно, останки человека, погребенного на местном еврейском кладбище, и Гете был поражен сходством разошедшегося по швам черепа с устройством позвоночного столба. Однако первым данную теорию (впоследствии отвергнутую наукой) обнародовал в 1807 г. немецкий натуралист Лоренц Окен (1779–1851), который, как он утверждал, пришел к ней независимо от Гете, обнаружив череп оленя во время прогулки по горам Гарца в 1806 г. как Байрон, из-за хромоты избегавший пеших прогулок, держал на Лидо лошадей и ежедневно ездил здесь верхом… [22] …как Байрон, из-за хромоты избегавший пеших прогулок, держал на Лидо лошадей и ежедневно ездил здесь верхом… — Об этих верховых прогулках неоднократно упоминается в переписке и дневниках Джорджа Гордона Байрона (1788–1824) за 1817–1819 гг. Байроновские лошади и сено для них были доставлены паромом на Лидо с виллы Фоскари в Ла-Мире (7 км от Венеции), где в то время жил поэт, 21 ноября 1817 г. как Шелли, любивший дикую уединенность этого места, описал его в «Юлиане и Маддало» — не здесь ли он слышал удары колокола, звонившего в сумасшедшем доме на острове Сан-Джорджо?.. [23]Я спрашивал себя, случалось ли бывать здесь Тициану — хотя бы раз покинул он свой мрачный дом на том конце Венеции, чтобы воочию увидеть пурпур и золото этих небес в час заката… бродил ли здесь Отелло с Дездемоной… не здесь ли похоронен Шейлок — и Лия, которую он любил, «когда был еще холостым»?.. [24]