Эдит Уортон - Торжество тьмы

— Нет!

— Я прекрасно смогу…

— Я сказал — в дом вам нельзя!

Фэксон заколотил в дверь с удвоенной силой, и наконец заскрипели ступени.

Райнер прислонился к притолоке, и, когда дверь открылась, свет из прихожей осветил его бледное лицо и застывший взгляд. Фэксон схватил его за руку и втащил внутрь.

— Там было холодно, — выдохнул юноша, и тут как будто невидимые ножницы одним движением перерезали ему все мышцы до единой — он пошатнулся, повис на руке у Фэксона и словно бы рассыпался в прах у его ног.

Сторож и Фэксон нагнулись над ним, с трудом подняли, вдвоем внесли в кухню и уложили на диван у печи.

Сторож воскликнул: «Я позвоню в дом!» — и выскочил прочь. Но Фэксон не стал вслушиваться в его слова — рядом с такой бедой никакие знамения уже ничего не значили. Он опустился на колени, чтобы расстегнуть на шее Райнера меховой воротник, и почувствовал на руках теплую влагу. Он поднял руки — они были красные…

Вдоль желтой реки бесконечной чередой тянулись пальмы. Пароходик стоял у причала, а Джордж Фэксон, сидя на веранде деревянной гостиницы, лениво глядел, как кули [9] Кули — носильщики, грузчики в ряде азиатских стран. таскают груз по трапу.

Он наблюдал подобные сцены уже два месяца. И уже почти пять месяцев прошло с тех пор, как он вышел из поезда в Нортридже и принялся напряженно высматривать сани, которые должны были доставить его в Веймор — в Веймор, которого он так и не увидел!.. Часть этого промежутка — первая часть — все еще была одним большим серым пятном. Даже теперь Фэксон не слишком отчетливо помнил, как вернулся в Бостон, как добрался до дома одного родственника и как попал оттуда в тихую палату с видом на снег под голыми деревьями. Он долго смотрел на этот вид, один и тот же, один и тот же, и наконец его пришел навестить один знакомый по Гарварду, который и пригласил поехать с ним по делам на Малайский полуостров.

— Вы пережили тяжкое потрясение, — сказал он, — и для вас крайне полезно сменить обстановку.

Когда на следующий день пришел врач, оказалось, что он знает об этих планах и одобряет их.

— Вам нужно провести год в полном покое. Бездельничайте и любуйтесь пейзажами, — посоветовал он.

Фэксон почувствовал первые признаки пробуждающегося любопытства.

— Что же все-таки со мной стряслось?

— Переутомились, полагаю. У вас еще до поездки в Нью-Гемпшир в декабре были все основания для тяжелого срыва. А потрясение из-за смерти бедного мальчика довершило дело.

Ах да — Райнер умер. Это он помнил…

Фэксон отправился на Восток, и постепенно, неощутимыми шажками, в его усталые кости и свинцовый мозг прокрадывалась жизнь. Его друг был человеком терпеливым и деликатным, и они путешествовали медленно и разговаривали мало. Поначалу у Фэксона сжималось сердце от всего, что напоминало ему о прошлом. Он редко читал газеты и каждое письмо вскрывал с мучительной тревогой. Не то чтобы у него был особый повод для дурных предчувствий, просто на всем лежал длинный шлейф мрака. Он так глубоко заглянул в бездну… Но мало-помалу здоровье и силы возвращались к нему, а вместе с ними появлялись и проблески обычного любопытства. Он начал интересоваться тем, что происходит в мире, и, когда хозяин гостиницы однажды сказал ему, что пароходик не привез для него писем, был заметно разочарован. Друг его отправился в джунгли на длительную прогулку, и Фэксон маялся от одиночества, безделья и основательной скуки. Он поднялся и направился в душную читальню.

Там он обнаружил домино, картинку-пазл с порядком подрастерявшимися деталями, несколько экземпляров «Сион геральд» [10] «Сион геральд» — независимая методистская газета, выходившая в Бостоне с 1823 г. и кипу нью-йоркских и лондонских газет.

Фэксон начал просматривать газеты и с разочарованием обнаружил, что они не столь свежие, как он надеялся. Очевидно, последние номера унесли более удачливые путешественники. Он продолжал листать газеты, выбирая сначала американские. Оказалось, что они самые старые и датированы декабрем — январем. Однако для Фэксона они сохраняли аромат новизны, поскольку в них говорилось как раз о том промежутке времени, когда он выпал из обычного течения жизни. Прежде ему не приходило в голову поинтересоваться, что происходило в мире в этот период забвения, но теперь он внезапно почувствовал страстное желание все выяснить.

Чтобы растянуть удовольствие, он начал раскладывать газеты в хронологическом порядке, и, когда нашел и развернул самый старый номер, дата вверху страницы вошла в его сознание, словно ключ в замочную скважину. Это было семнадцатое декабря — следующий день после его прибытия в Нортридж. Он взглянул на первую страницу и прочитал заголовок броскими буквами: «ЦЕМЕНТНАЯ КОМПАНИЯ „ОПАЛ“ ОБЪЯВИЛА О БАНКРОТСТВЕ. В ДЕЛО ЗАМЕШАН ДЖОН ЛАВИНГТОН. ГИГАНТСКАЯ ВСПЫШКА КОРРУПЦИИ ПОТРЯСЛА УОЛЛ-СТРИТ ДО ОСНОВАНИЯ».

Фэксон начал читать и, покончив с первой газетой, взял следующую. Между ними был промежуток в три дня, однако «расследование» дела цементной компании «Опал» оставалось в центре внимания. От хитроумного разоблачения алчности и краха его взгляд переместился к колонке некрологов, и он увидел: «Райнер. Скоропостижно, в Нортридже, Нью-Гемпшир, Фрэнсис Джон, единственный сын покойного…»

Взор его затуманился, он уронил газету и долго сидел, закрыв лицо руками. Снова подняв голову, он обнаружил, что резким жестом смахнул со стола остальные газеты и они рассыпались по полу у его ног. Та, что оказалась сверху, развернулась, и Фэксон скользнул по странице тяжелым взглядом. «Джон Лавингтон выдвигает план реконструкции компании. Он предлагает вложить в дело десять миллионов из собственных средств. Прокурор округа рассматривает предложение».

Десять миллионов… десять миллионов из собственных средств. Но разве Джон Лавингтон не разорился? Фэксон с криком вскочил. Так вот в чем дело — вот что означало это предостережение! И если бы он, Фэксон, тогда не сбежал от Лавингтона, если бы, потеряв голову, не ринулся в ночь, ему, возможно, удалось бы разорвать цепь беззакония и силы тьмы не взяли бы верх! Он схватил кипу газет и стал просматривать их одну за другой в поисках заголовка «Завещания, вступившие в законную силу». В последней газете Фэксон нашел нужный абзац, и тот уставился на него глазами умирающего Райнера.

Вот что, вот что он наделал! Высшие силы из жалости избрали его, чтобы предостеречь и спасти, а он заткнул уши, чтобы не слышать их зова, и умыл руки, и сбежал. Умыл руки! Вот именно. Эти слова перенесли его в тот страшный момент в сторожке, когда, поднимаясь с колен подле Райнера, он посмотрел на свои руки и увидел, что они красные…