Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 5: Секта

Смирнов, удивленный столь неожиданной уступчивостью, приблизился к сейфу, вмурованному в стену. На всех четырех полках лежали однотипные черные папки с досье. Карточек, как таковых, не было и в помине.

— Тут и за неделю не разберешься, — он озабоченно почесал затылок.

— Ничего, над нами не каплет… Начнешь сейчас или с утречка?

— Предпочитаю не откладывать.

— Тогда зайди к концу дня. Я подготовлю реестрик, чтобы легче было сориентироваться. А контракты можешь забрать. Ты совершенно прав: все есть на компьютере. Теперь-то я вспомнил!

— Как скажешь, — кивнул Валентин Петрович.

Нетрудно было догадаться, что Кидину нужно изъять какую-то часть материалов. Каких? По всей видимости, касающихся махинаций с деньгами Сбербанка. Так подсказывала элементарная логика.

— За что взяли Клевиц? — спросил он, уже стоя на пороге.

— Хищение. Больше ничего не известно.

— Будешь выручать?

— На том стоим. Она по существу не очень и виновата. Та баба из Сбербанка предложила выгодную сделку. Кто же откажется? Тамара осуществляла элементарный трансфер. Откуда ей было знать, что деньги перечислялись без ведома руководства?

— Ты уже связался с адвокатом? — Со слов Кидина Смирнов понял, что именно такую тактику изберет защита.

— Вечером позвоню Шапиро домой. Попробуем освободить под залог.

— Так скоро ее не отпустят. Сначала попробуют выжать, что только возможно.

— Она не из тех, кого легко взять на испуг.

— Сам факт ареста производит впечатление. Это тяжкое испытание для нормального человека. Одна камера чего стоит.

— Ничего не поделаешь, так уж вышло… Лично я ничего не боюсь. Понятия не имел о переводных операциях.

— И она так скажет? Ее же со всех сторон начнут щупать. И не на голом месте, учти. Небось нарыли чего у Лобастова?

— Об этом мне никто не докладывал. Как будет, так будет. — Кидин буквально вытеснил начальника охраны в тамбур и поспешно захлопнул дверь.

Хотелось поскорее остаться одному и пораскинуть мозгами. Тамарку необходимо выцарапать любой ценой. Он приблизительно знал, к кому обратиться и на какие рычаги надавить. Генрих Шапиро, один из наиболее опытных адвокатов, получил указания еще вчера. Как никто другой, он умел сразу нащупать слабину и бил под дых, не стесняясь демагогии и крючкотворства. Косноязычные прокуроры Шапиро терпеть не могли, но боялись острого его языка.

Вечером следующего дня в криминалистической лаборатории Академии МВД закончили безрезультатную возню с контрактами. Заказ был левый и сугубо конфиденциальный, так что пришлось задержаться после работы. Смотрели и в инфракрасном, и ультрафиолетовом свете, пробовали на реактивах — ни намека на след. Ни красящих веществ, ни механических нарушений структуры. Вывод следовал однозначный: в указанных заказчиком местах не могло быть ни рукописного, ни печатного текста. Точно так же исключался и штемпельный оттиск. Даже в случае самоликвидации красителя на бумаге остаются мельчайшие частицы каучука или любого другого высокомолекулярного эластомера. Ничего подобного выявлено не было.

Что ж, отрицательный результат — тоже результат.

По крайней мере Смирнов лишний раз утвердился во мнении, что Слава Всесвятский и подполковник Корнилов нашли единственно верное объяснение загадочным случаям в «Аэронавтике» и агентстве печати. Пусть не психотронное оружие, о котором знали лишь понаслышке, но какое-то мощное воздействие на психику, несомненно, имело место.

Здравый смысл подсказывал, что примерно то же самое могло произойти и в «Регенте».

Валентин Петрович поделился своими умозаключениями со Славой.

— Возможно, — внимательно выслушав, согласился Всесвятский. — Но кто тебе сказал, что жизнь приспособлена к здравому смыслу? По-моему, все обстоит обратно тому.

Правая рука на левую лопатку, пальцы обеих рук сцепляются замком, ноги переплетаются пятками вверх, подбородок вжимается в грудную кость, живот втягивается до предела, полный выдох, глаза закрыты. Сердце останавливается.

Калистратов потерял свое имя, а с ним вместе и тело, и память. Его неприкаянный дух блуждал в холодном мраке безвременья, словно заблудшее облачко, гонимое переменчивыми ветрами. Заурядный технарь в одной из прежних жизней, он ничем особенно не увлекался, кроме микросхем и программ, мало читал и даже в школьные годы не посещал музеев. Кроме ленинского, где ему на шею повязали красный галстук.

Разрозненные примитивно-лубочные представления об истории человечества составились главным образом по фильмам на телевизионном экране. Но откуда рождались слова? Являлись прежде неведомые названия стран, городов и народов? Какие нити связующие простегивали клочья основы, случайно оставшейся на ткацком станке мозговых полушарий?

Он забыл, но помнили височные кости, как их сотрясала молния. И волшебный шлем он забыл, но спящий под теменем глаз реаптилии впитал чужой повелительный ритм, обретя совершенное зрение.

Влад Тепеш тоже менял имена и обличья. Вчера он был Дракулой в черном плаще, сегодня — графом Алукардом в голубом камзоле и завитом парике с бантом, а завтра превращался в страшного Блакулу, чьи глаза мерцали во тьме, как золотые дукаты. И не было ни вчера, ни сегодня, ни завтра, а только вечное теперь, где люди и звери неслись по кругу» словно на ярмарочной карусели.

Как блудный сын, вернувшийся после долгих скитаний под родительский кров, рыдал Калистратов, уткнувшись в колени отца — графа Йорги. Фрайхер Латоес, пронзая могильным хладом, стискивал преклоненную голову сосульками острых фаланг. И сливались в единый образ Латоес и Йорга, мертвый сын и оживший отец. И еще одно запретное имя звучало в вечном безмолвии запредельных миров: кондукатор Николае.

Он так устал от бесконечного бега в беличьем колесе! Так жаждал навеки уснуть в семейном склепе! Но не было покоя под каменной крышкой гроба.

Едва над частоколом замшелых елей разливалось зарево полной луны, сквозь узкие щели вползал клубящийся белый туман, и прах облекался невидимой плотью. Все повторялось бессчетно от начала и до скончания вечности. В пустых глазницах вспыхивал звериный огонь, проницая мрамор саркофага и толщу гранитных стен, и раскрывались бескрайние дали. Сама собой сползала тяжелая крышка, лопались цепи и со скрипом отодвигался ржавый засов.

От той, случайно промелькнувшей во мраке, жизни Калистратову достались обрывки воспоминаний: столы, заставленные выпуклыми сосудами, в которых кипели, переливаясь в причудливых трубках, разноцветные эликсиры, а в фаянсовой чаше клубился брикет невиданного сухого льда. На чистом листе появлялись и пропадали непонятные знаки, но где-то в самых глубинах теплились образы, избежавшие исчезновения: улыбка матери и сундук мороженщика, где дымилась твердая углекислота.