М. Джеймс - Город гибели

Он взбирался навстречу свечению, ступая на выступы, которые принимали все более симметричную форму. Затем ужас пронзил его: он понял, что все это время на уши его давил звук — странный, насмешливый свист. Звук этот рассеял туман — но что это? Где он был? Пробуждение и ясность мысли были ошеломляющими, словно удар топора. Он не бежал по дороге и не взбирался на холм.

Он поднимался по лестнице.

Он все еще был в доме Блассенвилей — и он поднимался по лестнице!

Нечеловеческий вопль сорвался с его губ, и, заглушая все, сумасшедший свист перешел в зловещий демонический рев звериного торжества.

Он попытался остановиться, повернуть назад или хотя бы прижаться к балюстраде. Собственный вопль нестерпимо звенел в его ушах. Его сила воли была смята. Грисвелла больше не существовало. У него не было разума. Он уронил свой фонарь и забыл о лежащем в кармане оружии. Он не владел своим телом. Ноги двигались неуклюже, работая, словно части механизма, подчиненные внешней силе. Стуча по ступеням, они влекли его вверх, навстречу мерцающему дьявольскому пламени.

— Баннер! — молил он. — Баннер! Помогите мне, ради Бога!

Но крик застрял в горле. Грисвелл достиг верхней площадки. Он уже шел внутрь холла. Свист притих и исчез совсем, но импульс чужой воли влек его по-прежнему. Он не видел, откуда исходит тусклое свечение. Казалось, оно шло с разных сторон. Затем он увидел маленькую гибкую фигуру, приближающуюся к нему. Она была похожа на женщину, но ни у одной женщины не могло быть такого ужасного лица, отвратительно-желтого, наполненного безумной жаждой убийства. Он попробовал закричать при виде этого лица и блеска стали в занесенной когтистой лапе, но его язык отказался повиноваться ему.

Затем позади него что-то оглушительно грохнуло. Тени были развеяны языком пламени, осветившем падающую назад отвратительную фигуру. Раздался пронзительный нечеловеческий рев.

Во тьме, последовавшей за вспышкой, Грисвелл упал на колени и закрыл лицо руками. Он не слышал голоса Баннера, и лишь рука шерифа, встряхнувшая его за плечо, вывела его из обморочного состояния.

Свет ослепил его. Мигая и прикрывая глаза рукой, Грисвелл взглянул в лицо шерифу. Тот был бледен.

— Вы целы? Боже, целы ли вы? Этот мясницкий топор…

— Я цел, — промямлил Грисвелл. — Вы выстрелили вовремя. Но дьявол! Где она? Куда она делась?

— Уползла в свое логово. Слушайте!

Откуда-то из глубины дома доносились отвратительные хлопающие звуки, словно что-то извивалось и билось в предсмертных конвульсиях.

— Джекоб был прав, — угрюмо сказал шериф. — Свинец может их убивать. Я уложил ее. Все в порядке. Нельзя было использовать фонарь, но света и так хватило. Когда этот свист завладел вами, вы чуть не наступили на меня. Я знал, что вы загипнотизированы или не в себе, и пошел следом за вами по лестнице. Я держался позади вас, пришлось согнуться, чтобы она меня не заметила. Я долго медлил, прежде чем выстрелить, — вид ее чуть не парализовал меня. Смотрите!

Луч фонаря скользнул вдоль холла. Там, где раньше была видна сплошная стена, теперь зиял темный проем.

— Дверь в потайную комнату, которую нашла мисс Элизабет, — взволнованно сказал Баннер. — Идемте!

Он побежал через холл, и Грисвелл машинально последовал за ним.

Хлопанье и возня доносились именно со стороны этой новой двери, но сейчас они уже прекратились.

Свет обрисовал узкий коридор, подобный туннелю, который был проделан в толстой стене старого дома. Не колеблясь, шериф нырнул в темноту.

— Наверное, мышление зувемби отличается от человеческого, — рассуждал он вслух, освещая себе дорогу. — Но раз прошлой ночью у этой твари хватило ума замести следы, чтобы мы не смогли понять, откуда она пришла… Да, здесь есть комната — тайная комната дома Блассенвилей!

Он остановился, и Грисвелл за его спиной в ужасе закричал:

— Боже мой! Это та самая комната без окон, с тремя повешенными, которая мне приснилась!

Луч фонаря, обежав стены круглой комнаты, внезапно остановился. В широком круге света виднелись три фигуры, три маленькие сморщенные мумии в истлевших платьях прошлого века. Их ноги отделяло от пола не менее фута, а сами они были подвешены за вытянувшиеся шеи к цепям, свисающим с потолка.

— Три сестры Блассенвиль! — прошептал Баннер. — В любом случае мисс Элизабет не была сумасшедшей.

— Смотрите, там, в углу… — Грисвелл с трудом заставил голос повиноваться.

Свет фонаря двинулся и тут же замер.

— Неужели это когда-то было женщиной? — прошептал Грисвелл, содрогаясь. — Это ужасное желтое лицо, эти руки с черными когтями, словно у зверя. И все же это был человек — на ней обрывки старого бального платья… Почему служанка-мулатка носила такое одеяние?

— Вот где было ее логово в течение сорока лет, — не слушая его, проговорил Баннер, глядя на мертвую тварь, распростертую в углу. — И это оправдывает вас, Грисвелл. Помешанная женщина с топором — вот все, что нужно знать властям. Боже, что за место! И какую дьявольскую натуру надо было иметь с самого начала, чтобы предаваться этим колдовским обрядам!

— Женщина-мулатка? — прошептал Грисвелл, предчувствуя новое ужасное открытие.

Баннер покачал головой:

— Мы неправильно поняли бормотание старого Джекоба, как и то, что написала мисс Элизабет. Она должна была знать правду, но семейная гордость не позволила ей сказать правду. Грисвелл, теперь я понял: мулатка отомщена не так, как мы предполагали. Она не пила Черного Зелья, которое приготовил для нее старый Джекоб. Зелье предназначалось для другой цели: подмешать в еду или в кофе… а потом Джоан убежала, посеяв семена зла.

— Так значит, это не мулатка? — спросил Грисвелл.

— Когда я увидел ее там, в холле, я уже знал, что она не мулатка. Даже в этих искаженных чертах лица отражается ее наследственная красота. Я видел ее портрет и не могу ошибиться. Здесь лежит существо, когда-то бывшее Селией Блассенвиль.

Мы ехали по дороге из Трегье в Керванду. Быстрой рысью проскочили между живыми изгородями, венчавшими земляные валы по обе стороны дороги; затем у подножия крутого подъема, не доезжая Плумара, лошади перешли на шаг, и кучер тяжело спрыгнул с козел. Он щелкнул кнутом и, держась одной рукой за подножку и уставившись в землю, стал взбираться в гору, неуклюже ступая сбоку от экипажа. Через некоторое время он поднял голову, показал концом кнута вверх по дороге и сказал:

— Смотрите: идиот!

Нещадно палило солнце. Возвышенности были покрыты рощицами тощих деревьев, ветви которых торчали высоко в небо, как будто они посажены на ходули. Маленькие поля, разделенные живыми изгородями и каменными барьерами, лежали прямоугольными заплатками из живой зелени и желтизны. Они походили на неумелые мазки безыскусной картины. И вся местность была разделена на две части белой прожилкой дороги, уходившей вдаль, словно пыльная река, сползающая с холмов к морю.