М. Джеймс - Город гибели

Она почти сходила с ума от страха и не могла объяснить, что именно гналось за ней.

Но ей показалось, что это походило на женщину с желтым лицом.

Тотчас около сотни мужчин вскочили в седла и помчались к поместью.

Они обыскали дом от подвала до крыши, но не нашли ни тайной комнаты, ни останков сестер. Только топор с прилипшими к нему волосами Элизабет торчал в косяке входной двери — точно так, как она рассказывала. Когда ей предложили вернуться и показать тайную комнату, она чуть не лишилась рассудка.

Вскоре она достаточно оправилась, и ей собрали немного денег в дорогу — как бы в долг, она была слишком горда, чтобы просто взять их, — и мисс Элизабет уехала в Калифорнию. Обратно она так и не вернулась, прислав позже деньги и письмо, в котором сообщала, что вышла замуж.

Никто так и не купил старый дом. Он стоит таким, каким его покинула последняя из Блассенвилей, разве что народ постепенно растащил из него всю мебель. Негры не заходят туда ночью, но не прочь поживиться днем…

— А что люди думают об этой истории с мисс Элизабет? — перебил его Грисвелл.

— Люди думают, что она свихнулась, живя одна в старом доме. Но некоторые говорили, что их служанка-мулатка — кстати, ее звали Джоан — не убежала, а спряталась в лесу и отомстила за мучения, убив мисс Селию и трех сестер Элизабет. Если в доме есть потайная комната, она вполне могла там скрываться. Конечно, если во всем этом есть хоть крупица правды.

— Она не смогла бы прятаться там многие годы, — пробормотал Грисвелл.

— Да и тварь в этом доме — не человеческое существо!

Баннер повернул руль и резко свернул с дороги на проселок, змеившийся между сосен.

— Куда это мы? — спросил Грисвелл.

— В нескольких милях от дороги, — пояснил Баннер, — живет один старик-негр. Я хочу поговорить с ним. Мы столкнулись с чем-то, превышающим рассудок белого человека. Черные знают куда больше о некоторых странных вещах. Этому старику почти сто лет, и про него говорят, что он колдун.

Грисвелл поежился, услышав это. Зеленые стены леса смыкались все ближе к дороге. Запах смолы и сосен смешивался с запахом незнакомых цветов, но самым сильным, казалось, был здесь запах гнили и разложения.

Тошнотворный ужас этого леса вновь окутал Грисвелла.

— Колдун, — пробормотал он. — Здесь, на Черном Юге! Колдовство для меня — старые кривые улочки в прибрежных городишках, горбатые крыши, помнящие Салемские процессы, темные старые аллеи и горящие глаза черных котов… Колдовство Новой Англии — милое, домашнее, уютное; но все это: хмурые сосны, старые покинутые дома, заброшенные плантации, таинственный черный народ — все это отдает каким-то древним ужасом! Боже, какие чудовищные дела творятся на этом континенте, который дураки зовут «молодым»!

— А вот и жилище старого Джекоба, — провозгласил Баннер и остановил машину.

Грисвелл увидел расчищенную поляну в лесу и на ней — маленькую приземистую хижину в тени нависающих ветвей. Сосны здесь уступали место замшелым дубам и кипарисам, хижина стояла на краю болота, поросшего буйной травой. Тонкая струйка дыма поднималась из дырявой трубы.

Грисвелл следовал за шерифом. Тот толкнул дверь, висящую на кожаных петлях, и вошел внутрь. В комнате стоял полумрак, единственное маленькое оконце почти не давало света. Старый негр, скорчившись у очага, наблюдал за котелком над пламенем. Он взглянул на вошедших снизу вверх, но даже не привстал. Он казался неимоверно старым даже для своих ста лет. Лицо его было сплошной сеткой морщин, глаза, некогда темные и живые, затуманились вслед за помрачившимся рассудком.

Баннер взглядом указал Грисвеллу на сплетенное из лозы кресло, а сам пододвинул себе грубо сколоченный табурет и уселся у очага лицом к старику. Глаза негра то блестели, то вновь затуманивались, словно разум его засыпал, уступая старости.

— Джекоб, — прямо сказал Баннер, — тебе пришло время говорить. Я знаю, что тебе известен секрет Блассенвилей. Я никогда тебя о нем не спрашивал, потому что меня это не касалось. Но прошлой ночью в поместье убит человек, и другой человек может быть вздернут на виселицу, если ты не расскажешь мне, что делается в проклятом старом доме!

— Блассенвили, — произнес старик, и голос его оказался ясным и звучным, а речь — не похожей на диалект черных людей, населявших здешние леса. — Это были гордые люди, сэр, гордые и жестокие. Некоторые из них погибли в войну, некоторые были убиты на дуэли — мужчины, сэр. Некоторые умерли в поместье, в старом доме. Старый дом… — Голос его вдруг перешел в бессвязное бормотание.

— Так что же дом? — напомнил о себе шериф.

— Мисс Селия была самой гордой из них — и самой безжалостной. Ее ненавидели все черные люди, а больше всех — Джоан. В венах Джоан текла кровь белых, и она тоже была гордой. А мисс Селия порола ее как рабыню…

— В чем тайна этого дома? — настаивал Баннер.

Туманная пелена вновь исчезла с глаз старика, и они стали темными колодцами, залитыми лунным светом.

— Тайна? Не понимаю, сэр.

— Много лет дом стоит под защитой этой тайны. И ты знаешь ключ к разгадке.

Старик помешал свое варево. Ясность рассудка, казалось, полностью вернулась к нему.

— Сэр, жизнь прекрасна даже для негра!

— Ты хочешь сказать, что кто-то убьет тебя, если ты расскажешь мне правду? — быстро спросил Баннер. Но старик, казалось, снова погрузился в свои туманные видения, и бормотание его выглядело бредом:

— Не кто-то. Не человек. Черные боги болот. Секрет мой неприкосновенен, он охраняется Большим Змеем, богом всех богов. Он пошлет младшего братца, чтобы тот поцеловал меня своими холодными губами, — маленького братца с белым полумесяцем на голове. Я продал свою душу Большому Змею, и за это он сделал меня творцом зувемби…

Баннер напрягся.

— Я уже слышал это слово, — сказал он мягко, — от умирающего человека, когда был еще ребенком. Что оно означает?

В глазах старика появился страх:

— Я что-то сказал? Нет, нет, я ничего не говорил!

— Зувемби, — торопил его Баннер.

— Зувемби, — механически повторил старик, и глаза его прояснились. — Зувемби раньше были женщины — на рабском берегу знают о них. Барабаны, в которые бьют по ночам на холмах Гаити, рассказывают о них. Творцы зувемби — почетные люди Дамбала. Говорить о них белому человеку — значит умереть; это один из главных секретов Змеиного Бога…

— Ты говорил о зувемби, — мягко перебил его Баннер.

— Я не должен о них говорить… — Грисвелл внезапно понял, что старик думал вслух, слишком далеко погрузившись в свои грезы, чтобы понять, что он вообще говорит. — Ни один белый не должен знать, что я плясал в Черной Церемонии и стал творцом зомби и зувемби. Большой Змей наказывает распущенные языки смертью.