Яцек Дукай - Иные песни

Несмотря на то что он внутри звезднорыбного туннеля, господин Бербелек мчится все быстрее. Здесь Форма Иллеи уже слабеет. Пищевод левиафана, вместо того чтобы сужаться, расширяется. Господин Бербелек расправляет крылья. Минует газового осьминога в скрепах искривленного ураниоса. Только через некоторое время понимает, что это был один из Наездников Огня, слишком глубоко забравшийся.

Под ногами господина Бербелека ударяет очередной пиросник, астрономическая молния чистого Огня, прожегши тушу одного из левиафанов. Отсюда — и глазами человека — Огонь тает густым молоком, оно широкой рекой закручивается через звездосклон и всасывается в сосок каменной свиньи, уши которой выступают —

Господин Бербелек отрубает астросвинье голову. Голубые перья облепляют икаросы. Молоко поет женским голосом, после всякой строфы взрываясь истерическим смехом. Пламень Юпитера уже не красный, но черный. Перед господином Бербелеком раскрывается эфирная мозаика пятиугольных квадратов, ураниосовый лабиринт, вращающийся под прямыми углами.

Господин Бербелек начинает считать. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, щестнадцать, семнадчать, восемьнадчать, дивинадцать, дванадзацать, дванадзацать один, дванадзацать два, дванадзацать дрожи, дванадзацать здери, дванадзацать взять, дванадзацать невзять, надзацать два тесно дрожи, дрожинадзцанабеть, бджать, бджать, бджать; ньехорошо.

Господин Бербелек плыдет сквозь потоки щерноты, каждый шмаг несет его во все более гуштую щерноту, пространство, выстранство и расстранство быстро вызвездывается, господин Барбелек пробует зазветить источник этой ослепляющей тьмы, в которую он погрузился уже по пояс, по грудь, ноги погрязились полностью, не может двинуть ни передней, ни задней, не плойдет ни шмага дальше, крррупл! — лопнули коси икаросов, оторвало их поруза, айфир корчмится, когда господин Блебелек въезжит от боли.

Удеряет млечом в щерноту, и это на нинутку помогает, замедленной господин Бербелек снова идет к воронку той белокровной струнности, откуда непрестранно выгрызваются цверсты. Лебо полно цверстами разнообразнейших форн, звукнов, запахов, цвелов и верса. Заркрытрое и раскрытрое одновременно, обманывает господина Бербелека несушествуюжими направлениями, потел бы плыть цуда и цюда и цуюда, ононо плыдет уже только в единственно возможном направлении: се есть новый низ, новая зередина, новый шенр мира. Непонутно когда, переплышел гранницу Форм — и туперь падает.

Падает, падает, падает, махомывая реками, нагами и айфороми, Сголовиоза удеряет в солучийных штуках в болосы безматерии, гвоздин Блебелек спудлыкается про киждим жаге, бол дыровается из-за-под наг, не стержит падения, падает, падает, падает могулбы запробосить Сголовиозу в себя, при кройной муре его бы не одопросило б, не упылбы в колабель кракракратистоса, онононо и на это нет жремени, и тулько рогда так падададает, бротолжают в маразуме балабалелелелека рожти чуслы:

— Бжять! Бжятва! Бжятсе! Бжятси! Бжяттватси! Джвутшасти! Чатсирас! Чатсиплаз! Чатсиметь! Чатсищеть, Чатсисемь! Тичатзеветь! Сурубзи! Суробглаз! Суроб двлаз! Сорубтити! Сорук щетыри! Сорук мять! Сорук щесть! Сорук сем! Сорук осемь! Сорук деверять! Пястьдесят!

Упал, пясть господина Бербелека упала в пястьдесятый раз. Бил вслепую, поскольку это был его первый рефлекс, якоже не думал и не был в сознании и почти не жил: сопротивление. Сопротивление, сражение, уничтожение, унижение врага. Тотчас вернулись к нему мотивы, намерения и смысл — все то, что требует времени для промышления, чего-то до и чего-то после.

Потому он сперва вознес Сколиоксифос, а после ударил, уже не голым, ободранным от эфира и кожи кулаком, но Мечом Деформы:

— Раз! Два! Три! Четыре!

Вернулось также пространство, вернулось различение того, что ударяет и по чему ударяют, резкое и отчетливое разделение на господина Бербелека и остальной мир. Господин Бербелек рубил Сколиоксифосом во всеещезернистогрузбокогоразятебе —

Отвел взгляд — теперь он отличал взгляд от остальных чувств, — осмотрелся вокруг. На его глазах, с каждым морганием, проявлялись Субстанции все лучше ему известные — он не задумывался, как это возможно, сие не казалось подозрительным — в его глазах глубокая Сколиоза конденсировалась в Формы, на которые он уже мог указать и назвать: пол, стены, окна, огонь, вода, свет, тень, пепел, шар, трубы, пирамида, пламя, волосы, звезды, крыло, решетки, перпетуум мобиле, палица, шнур, цепь, статуя, стол, фонарь, амфора, трон, шелк, ковер, кровь.

Кровь лилась все сильнее, мешалась с кровью господина Бербелека, он слышал теперь словно бы хриплое дыхание, полузвериное, полумеканическое, дуновение горячих мехов. В ритме его подрагивало все помещение, плоскость, пол, на котором он стоял, и окружавшие его мозаики света и тени и сам воздух, жирный аэр, липнущий к носу и горлу. Это уже конец, рука болела от взмахов тяжелого Сколиоксифоса, хрип прекратился, это уже конец. За окном восходит дымящийся Юпитер, вижу на звездосклоне тени икаросов гиппирои, все ближе, это снова тот самый момент, когда я стою в чертогах побежденного кратистоса. Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. Он вздохнул глубже, заморгал. Обрубком левой ладони отер заливающую глаза кровь, повернул голову, поднял взгляд. И с последним ударом кривого острия господин Бербелек понял выражение лица умирающего адинатоса.

декабрь 2002 — июнь 2003

Перевел с польского Сергей Легеза

Мы знаем: воспринимается лишь то, что можно описать. А описывая мир, мы лавируем между персональным безумием и внешними обстоятельствами, навязанными нам обществом, окружением, культурой. И неминуемо замечаем, что слова — врут. Что словам не угнаться за мыслью, что слова оторваны от реальности.

« Вечное проклятие развертывания внезапных аналогий: разговариваем о теме А, А заставляет меня подумать о B, начинаю об этом говорить; говорю, но еще до того, как закончу, B единит меня с C, С с D, D с E, все они — друг с другом, и именно так растет барочная конструкция, абстракция, проясняющая мир с поразительной легкостью; пробую ее раскрыть по мере ее роста, прерываю себя, запинаюсь и гонюсь за словами; и в то время, как мои губы говорят об одном, мои мысли уже кружат вокруг X, Y и Z; первоначальная тема перестает меня интересовать, и в конце концов она смолкает, снова, в очередной раз не понятая. Вновь не поспевает за моими ассоциациями …»

Автор, читатель, текст и мир сплетаются воедино в неостановимом хороводе. И нынче самое время взглянуть на него поподробнее.