Яцек Дукай - Иные песни

Остальной лагерь спал, выехали на темную равнину в абсолютной тишине, каждое фырканье животных раздавалось как громыхание кераунета; и, конечно, никто ничего не говорил, форма охоты — молчание. Новолуние, видны только звезды, указывая, где север, где юг, где восток и запад — запад, куда охотники и держали путь, темные силуэты следопытов утоплены во мрак темнейший, мрак предрассветный, такой густой, что останавливаются даже часы, и мысли замирают под поверхностью яви; они заснули бы, когда б не щиплющий кожу холод.

Господин Бербелек ехал, закутанный в столь же черную кируфу, капюшон скрывал его лицо. Порой он замедлялся, порой подгонял Избавление. Отставая от детей, он мог свободно присматриваться к сыну и дочери. Оба уже держались в седлах с бессознательной уверенностью, взятой из Формы нимрода; стремена, по гердонской моде, подтянуты высоко, ноги всегда полусогнуты, вожжи в левой руке, правая свободна, чтобы в любой миг суметь потянуться к кераунету, — не далее как позавчера Авель подстрелил вот так, прицелившись в секунду, хищного какоморфа, что бросился на пасущихся ховолов. Кераунеты (по два у каждого седла, слева, прикладом к голове ксевры) были всегда заряжены и со взведенными курками, их тщательно чистили дважды в день, даже Алитэ. Алитэ в последнее время брал на охоту Зенон Лотте и, как видно, сумел заразить ее охотничьей горячкой или хотя бы дал ей почувствовать этот жар. Девушка утверждала, что сегодня застрелит своего первого какоморфа. Что же до Авеля, то после Зайдара именно на его счету было наибольшее число какоморфов. И именно он добыл некоторых из наиболее экзотических созданий, сложенных теперь в фургонах джурджи — вернее, их останки (мясо какоморфов, сгнивая, ужасно воняло).

Когда господин Бербелек обходил сына, нагоняя следопытов, то замечал на груди у Авеля, поверх рубахи, амулет, вырезанный Н’Те из кости одной из уложенных Авелем бестий. Тот холодно посверкивал в блеске звезд: трубка сухого льда, внутри которой непрерывно подрагивает белая кровь какоморфа, не выливаясь ни с одного из концов. Авель утверждал, что достаточно только вдохнуть запах этой крови (прикладывал трубку к носу, зажимал вторую ноздрю, откидывал голову), чтобы изгнать из тела усталость и приобрести кристальную четкость мысли.

Следопыты Н’Зуи, хотя обычно при отсутствии нимрода и занимавшиеся тем, что находили и выслеживали зверя, нынче должны были лишь доставить охотников в место, ранее описанное Зайдаром.

До рассвета оставалось еще с полчаса, когда въехали — господин Бербелек первым — под корни аэр-фиг, растущих рощицей в полустадии от северного берега Черепаховой Реки, что текла здесь саванной по широкому мелкому руслу. Сколиозные фиги парили над землей в десяти — пятнадцати пусах. Корни их, впрочем, спускались донизу, развеваясь под стволами бокалоподобными балдахинами. Когда над саванной дул сильный ветер, вся роща странствовала на несколько стадиев туда-сюда, а тонкие отростки после каждого раза пытались нырнуть в почву. Наверняка аэр-фиги именно так и прибыли из Кривых Земель.

Охотники и животные укрылись под корнями какоморфных деревьев, Иероним, Авель и Алитэ — под самым южным из них. Сели на распушенной холодной земле, приготовили кераунеты, господин Бербелек протер стекло подзорной трубы, Авель откупорил бутылку «горького золота», угостил отца, сестру, Алитэ скинула шляпу на спину… И после — лишь недвижность и молчание, нечего ни сказать, ни сделать. Ждали восхода Солнца.

Сказать бы, что молчание это оказалось каким-то вынужденным, искусственным, каким-то неискренним; но нет, оно соответствовало форме момента, и это была хорошая форма. Господин Бербелек запомнил легкий шепот листьев аэр-фиги над головой, потрескивание ее корней, короткие, одиночные всхрапывания хумиев, запах земли, привкус холодной влаги, когда сорвал и сунул в рот золотой стебель, монументальную тьму африканского неба — и близкое присутствие спокойно ожидающих сына и дочери, их присутствие, будто еще один цвет, звук, запах, но ведь не цвет, не звук и не запах, и все же непосредственный чувственный опыт: Авель, Алитэ — здесь и здесь, под крыльями моего антоса.

На линии окоема слева от господина Бербелека взорвалось красное сияние. Сперва ровная кровавая линия, после ручеек розового, набухающий все сильнее на звездосклоне, гася все новые и новые созвездия, наконец горизонтальная волна огня, от коей вся саванна трясется и колышется, с треском разламываясь надвое: свет и тень. Внезапно все закровоточило тенями; охотники под аэр-фигами оказались в тени глубочайшей. Робкий шум прошел по равнине, поднялся ветер, деревья затрепетали. Из могилы восставал бог. Первый шаг; второй шаг; третий шаг; голова поднята. Пропала последняя звезда, синь залила небеса, резкое сияние пронзило глаза всему, что живет и глаза имеет. Над Африкой встал день.

Господин Бербелек с подзорной трубой клонился вперед меж корнями. Авель протянул сестре бутылку «горького золота». Та покачала головой. Стянула перчатки, расстегнула куртку.

Господин Бербелек отложил бинокль, схватился за кераунет. Это был сигнал; дети взяли свои кераунеты, присели подле отца.

Они появились на южном горизонте, выделяясь на фоне неба ярким фиолетом. Должно быть, летели очень быстро, через неполную минуту охотники уже различили подробности их силуэтов. Господин Бербелек невооруженным глазом сосчитал: два, четыре, пять.

— Второй справа, самый большой, — сказал он.

Все должны были стрелять в одного; не было уверенности, падет ли он от трех или даже от шести пуль.

Когда зашли на Черепаховую, готовясь приземлиться на северном берегу, на плавной песчаной излучине — как нимрод и говорил, здесь был их водопой, — господин Бербелек поднял кераунет к щеке и нажал на спуск. Гром. Второй гром, третий. Он уже тянулся к запасному кераунету. Жертва билась над землей, остальные четыре какоморфа взлетели в панике и рванулись назад, к югу. Гром, гром, гром. Алитэ раскашлялась от пиросного дыма. Авель подал ей бутылку; теперь взяла. Н’Зуи, отчаянно вереща, бежали к Черепаховой, вскинув щиты и копья. Господин Бербелек неторопливо шел следом, Авель и Алитэ быстро его обогнали.

Негры танцевали вокруг бьющегося в речном потоке создания, тыкали в него куррои, били курротами, отскакивая и снова приближаясь; но оно не хотело умирать. В нем было почти пятьдесят пусов длины, веса, должно быть, с сотню литосов. Голова женщины, туловище шакала, крылья нетопыря, лапы (с десяток лап) крокодила, обезьяны, паука, гепарда, хвост — не хвост, а большая ветка папоротника, по спине — хребет кварцевых камней, на холке — темные термитники, в волосах — лианы; и все это умноженное на десять и отчаянно фиолетовое. Какоморф бился в воде так сильно, что вскоре вымокли все. Задел крылом одного из воинов, отправив его на двадцать пусов в воздух. Распахнул гигантские красные уста и начал стонать, ээууууиииииии, ээууууиииииии, не вытерпеть, когда он повернулся на миг задом, господин Бербелек прыгнул и ткнул какоморфа халдейским кинжалом в одну из задних лап. Тварь, вероятно, этого и не почувствовала. И все же через какие-то несколько секунд замедлилась и ослабла, крылья опали на поверхность воды, она замолчала, перестала брыкаться, затем склонила голову и сделалась недвижима. Н’Зуи выли, ритмично стуча куррои в щиты.