Артур Мейчен - Мейчен

— С Земли?

— Что такое Земля?

— Послушай же, коли я выпил и все понимаю. Когда-то существовал истинный мир, священный, духовный город; но задолго до того, как были открыты тайны горячих соусов, Первый Создатель Плохих Плодов увидел злой сон, который мы теперь называем Землей.

— Отличный ответ. Как ты пришел сюда?

— По семи лестницам, через четырежды квадратный Сад пред очи Учителя, где Источник Оракула. Оттуда я попал в Лабиринт и в конце концов сказал «Альгарум», парафразу, превращающую воду в вино.

— Тогда смотри, сын возрождения, вот Дерево Второго Сока и на нем плоды.

Бероальд поднял голову и увидел среди источников самое могучее дерево, какое когда-либо представало его взгляду, так что даже облакам приходилось пробиваться между 7ветками, а обойти его можно было разве что за день; оно было все в зеленых листьях, из которых варят Зеленый Соус философов, и в золотистых плодах, подобных яблокам, которых напрасно вожделеет Земля. В кроне этого дерева располагались города и крепости и золотистые спирали, населенные гомункулами. Нужно было лезть туда, если он хотел сорвать плод. Бероальд взал пригоршню Духовного Меркурия и пригоршню Духовного Солнца из источников, окропил себя и сразу вознесся почти на верхушку дерева, где пережил семь перевоплощений. Он стал книгой, облаком, звездой, башней, фавном, песней; он ел плод и залпом пил вино, и стал мужем королевы Сотериды[Пьяница (англ.). ] в мистическом браке. А когда он вернулся домой, то принес с собой книгу с одной страницей, на которой было написано:

«НА ШЕСТОМ ЧАСУ НОЧИ НЕ ИЩИ НИЧЕГО, ИЩИ САМОГО СЕБЯ, И ТЫ ОТКРОЕШЬ ПЕРВОСУТЬ КАМНЯ, И НИ В КАКОМ ДРУГОМ МЕСТЕ НА ВСЕМ СВЕТЕ ТЕБЕ НЕ НАЙТИ ЕГО».

Перевод Л. Володарской

— Все это очень хорошо, — сказал священник, — но мы на Йорк-стрит, так давайте посмотрим библиотеку, о которой вы так много рассказывали.

— С превеликим удовольствием, — откликнулся цирюльник и, позвав домоправительницу, попросил посветить им по пути в комнату, где хранилось много любопытных книг.

Они одолели столько лестниц, что я потерял им счет, короче говоря, до неба было не так уж далеко, когда домоправительница остановилась перед дверью и не без страха отперла замок, ведь многие книги в комнате были посвящены магии, некромантии, заговорам и колдовству. Однако священник постарался успокоить ее, он-де бакалавр искусств и заклятия против демонов знает назубок. Естественно, он пошутил, ведь, как ему было ведомо, книги редко доставляют людям неприятности, разве что усыпляют их. Без дальнейших проволочек они вошли в библиотеку, поставили свечу на полку и принялись оглядываться. Первое, что мастер Николас, цирюльник, вручил священнику, была толстая рукопись, предстаалявшая собой последние две книги труда Птолемея* под названием «Quadripartite or Tetrabilion».

— Это, — сказал лиценциат, — полагаю, мистическая книга. Насколько я знаю, «Quadripartite» — первый труд по астрологии, во всяком случае, написанный на известном языке; и из него возникло немыслимое количество комментариев, парафраз, туманных аннотаций и всего прочего в том же роде. Он весом и авторитетен, поэтому и нашел дорогу во все современные языки.

— Что правда, то правда, — откликнулся цирюльник, — вначале эту книгу Меланхтон* перевел на латынь, а уж с его латыни она была переведена на английский язык. Однако я вижу тут другой вариант труда Птолемея, четыре книги, переведенные неким Джеймсом Уилсоном, а вот еще один, с пометками, Джеймса Ашмеда. Но скажите, господин лиценциат, о чем вон та книга? Я не могу прочитать название, ибо не знаю китайского языка.

— Вам необязательно его знать, — ответил священник, — она написана не по-китайски и даже не по-арабски, а на хорошем греческом и называется «Хриетологня». Очень необычная книга, потому и хранили ее необычно, ведь на самом деле ее автором был просвещенный и по-настоящему святой доктор Батлер, епископ Даремский, который написал «Аналогию». Говорят, он принялся за сей труд, желая возразить астрологам, но закончил тем, что сам стал астрологом. А что там за переплетенные книги на задней полке?

Взяв свечу, цирюльник принялся внимательно разглядывать книги и вслух читать их названия.

— Вот «Избранные труды» некоего Порперия, или Бор-ферия…

— Порфирия, — перебил собеседника лиценциат. — Его я хорошо знаю, хотя не понимаю, поскольку он какой-то невразумительный. А в этой книге, озаглавленной «Любовь нимф», он представляет старика Гомера таким же фантастичным, как он сам. Все же его аллегории прелестны и весьма изобретательны. Перевод, я вижу, сделан Томасом Тейлором, знаменитым платоником, который, по слухам, в задней половине своего дома принес быка в жертву Юпитеру.

— А вот, — донесся из темного и пыльного угла голос цирюльника, — другие переводы того же Тейлора, который как будто был известным дубликатором античных текстов. Тут «Фрагменты из трудов античных пифагорейцев», «Диалоги» Платона, «Пропавшие труды Прокла», подписанные «Преемник». Скажите, господин лиценциат, откуда эти Преемники, потому что я не знаю ни одну семью с такой фамилией?

— Вы ошибаетесь, ошибаетесь, господин Николас, — не улыбаясь, ответил священник. — Этот Прокл был преемником Платона и последним звеном (как он говорил) в цени алхимиков. Хватит о нем. Я тут вижу «Триумфальную колесницу сурьмы» Василия Валентина, а еще «Aniina Magica Abscondita» и «Lumen de Lumine» Томаса Вогена, которого как алхимика называли Ирннеем Фнлалетом. А рядом «Триумф Философского камня», да еще «Comte de Cabalis». Все это, господин Николас, исключительные книги, их не так-то легко отыскать. Но пока я занят тут, вы не посмотрите вон тот большой том, ведь, несмотря на такой внушительный вид, он может оказаться интересным.

Пока цирюльник вытаскивал указанный фолиант из-под других бесчисленных книг меньшего размера, взгляд священника упал на том, который заставил его отложить «Lumen de Lumine».

— Бриллиант! Бриллиант! Господин Николас, — вскричал он так громко, что цирюльник оставил свои книги и поспешил к нему.

— Как этот бриллиант мог оказаться в комнате с обычными книгами?

— Не скажу, — ответил лиценциат, — что это в самом деле сверкающий и ни с чем не сравнимый бриллиант, или настоящий восточный жемчуг, или таинственный опал, но тем не менее у меня в руках самая замечательная из всех книг. В общем, это трактат Генриха Корнелиса Агриппы, или гера Триппы, как называет его Рабле,[В третьей книге романа «Гаргантюа и Пантагрюэль».] о «Тщете и изменчивости наук и искусств». По правде говоря, это liberjucundissimus ,[Здесь: радует (лат.). ] и здесь много любопытного. Но все же принесите тот большой том и откройте его на столе.