Камиль Фламмарион - Неведомое

Приведите в движение намагниченную иглу. На известном расстоянии и без постороннего прикосновения, в силу простой индукции, другая намагниченная игла заволнуется одновременно с первой.

Вот звезда, отстоящая от нас на расстоянии нескольких миллионов миллиардов километров в необъятном пространстве небес; с нее Земля является точкой абсолютно невидимой. Я навожу на эту звезду в центре телескопической чечевицы фотографическую пластинку; луч света начинает действовать на эту пластинку, разъедать, разлагать чувствительный слой и запечатлевать образ. Разве этот факт сам по себе не удивительнее действия мозговой волны, которая на расстоянии нескольких метров, нескольких километров или тысяч километров начинает действовать на другой мозг, находящийся в гармонической связи с первым?

Откуда исходит эта волна? На расстоянии 149 миллионов километров, сквозь так называемую «пустоту», какая-нибудь пертурбация на солнце вызывает у нас северное сияние и магнетическую пертурбацию.

Всякое живое существо есть динамический очаг. Сама мысль есть не что иное, как динамическое действие. Не может быть мысли без соответствующей вибрации мозга. Что в том удивительного, что это содрогание передается на известное расстояние, как это бывает в телефоне или еще лучше в фотофоне (передача речи посредством света) и в телеграфе без проволоки?

Право, при настоящем состоянии наших познаний в области физики эта гипотеза даже и не является чересчур смелой. Она не выходит из рамок наших обычных действий.

Все наши ощущения, приятные, болезненные или безразличные, — все без исключения имеют место в нашем мозгу. Однако мы всегда локализуем их в других частях тела, а не в мозгу. Я обжег себе ногу, уколол палец, вдыхаю приятный запах, ем вкусное кушанье, пью приятный напиток; все эти ощущения инстинктивно относятся к ноге, к пальцу, к носу, ко рту и т. д. В действительности, однако, нервы передают их, все без изъятия, мозгу, и там только мы воспринимаем их. Мы могли бы обжечь себе ногу до кости и не испытать никакого ощущения, если бы нервы, идущие от ноги к мозгу, были перерезаны в каком-нибудь месте на их протяжении.

Факт этот доказан анатомией и физиологией. Еще любопытнее следующее. Нет надобности, чтобы существовала какая-нибудь часть тела, для того, чтобы ее чувствовать. Люди, перенесшие ампутацию, часто испытывают те же ощущения, как будто у них еще существует отнятая часть тела. Обыкновенно уверяют, что эта иллюзия длится лишь некоторое время, пока не заживет рана и больной не перестанет пользоваться врачебным уходом. Но на самом деле такие иллюзии продолжаются с одинаковой силой всю жизнь. Сохраняется ощущение мурашек и боли в тех частях, которых уже не существует. Эти ощущения даже не смутны; чувствуется определенная боль в ампутированных частях тела: в том или другом пальце, в подошве, в ступне и т. д. Человек, у которого была отнята нога от самого бедра, чувствовал по прошествии двенадцати лет те же ощущения, как будто у него были целы даже ступня и пальцы. У другого была отнята рука, но ощущения в несуществующих пальцах никогда у него не пропадали; ему постоянно казалось, что у него рука в согнутом положении. Другой, у которого была раздроблена рука пушечным ядром и потом отнята, ощущал лет двадцать спустя ревматические боли в отсутствующей руке при каждой перемене погоды. Утраченная рука, как казалось ему, была чувствительна к малейшему сквозняку!

У таких лиц иллюзии обостряются в особенности ночью; иногда им приходится ощупывать то место, где должен был быть отсутствующий член, чтобы убедиться в его отсутствии. Ощущение колотья, мурашек, боли, конечно, не сосредоточивается в отсутствующей части тела; следовательно, это ощущение не сосредоточивается там и тогда, когда эта часть тела налицо; так в обоих случаях, в нормальном и в ненормальном состоянии, ощущение помещается не там, где мы предполагаем, а в ином месте не ощущение, а нервное раздражение занимает то место, где предполагается ощущение. Нерв лишь простой проводник; с какой бы точки ни направлялось его сотрясение, пробуждающее действие чувствительных центров, происходит одно и то же ощущение и вызывается один и тот же результат: приписывание ощущения тому месту, которое не есть в действительности центр чувствительности.

При операции ринопластики вырезают кусок кожи со лба, у основания носа и заворачивают его на носовой хрящ. Оперированный субъект всегда ощущает потом на своем лбу прикосновения, каким подвергается его нос.

В результате выходит, что, когда ощущение обусловлено присутствием предмета, более или менее отдаленного от нашего тела, то, если расстояние это сознается нами в силу опыта, мы на этом расстоянии и помещаем наше ощущение. Так это бывает с ощущениями слуха и зрения. Акустический нерв имеет наружное окончание во внутреннем ухе. Зрительный нерв оканчивается во внутренней клеточке глаза. А между тем в действительности мы никогда не помещаем там наши ощущения слуха и зрения, а вне нас и часто на очень большом расстоянии. Нам кажется, что вибрирующие звуки большого колокола дрожат где-то очень далеко и высоко в воздухе; свисток локомотива, как нам кажется, пронзает воздух где-то в пятидесяти шагах налево. Для зрительных впечатлений место, где помещается ощущение, даже отдаленное, еще менее определенно. Это доходит до того, что наши ощущения красок кажутся нам будто отрезанными от нас; мы уже не замечаем, чтобы они принадлежали нам, нам кажется, что они входят в состав предметов. Мы думаем, например, что зеленый цвет, который представляется нам в трех футах от нас на этом кресле, есть принадлежность этого кресла; мы забываем, что он существует лишь в нашей сетчатой оболочке, или, вернее в чувствительных центрах, потрясаемых раздражением нашей сетчатой оболочки. Если мы будем искать его там, мы не найдем его; как ни доказывают нам физиологи, что нервное раздражение, вызывающее ощущение прикосновения, начинается в нервных оконечностях ноги или руки, как они ни стараются убедить нас, что волны эфира ударяют в оконечность нашего зрительного нерва, подобно вибрирующему камертону, ударяющему в поверхность нашей руки, — мы нимало не сознаем этого прикосновения к нашей сетчатой оболочке, даже если направим в эту сторону всю силу нашего внимания. Все наши красочные ощущения, таким образом, выделяются наружу, вне нашего организма, и облекают собою предметы более или менее отдаленные: мебель, стены, дома, деревья, небо и все прочее. Вот почему, когда мы потом о них размышляем, мы перестаем приписывать их себе, они, так сказать, отчуждены, оторваны от нас до того, что кажутся нам чуждыми.

Неизменно цвет и видимый образ суть явления внутренние, лишь кажущиеся наружными. Вся физиологическая оптика основана на этом принципе. Итак, из устройства нашего организма явствует, что мы видим, слышим, наблюдаем данный предмет или существо в силу мозгового впечатления, и для того, чтобы мы думали, что видим, слышим какой-нибудь предмет, прикасаемся к нему, — необходимо и достаточно, чтобы наш мозг воспринял впечатление через посредство волнообразного движения, которое сообщает ему это ощущение.