Алексей Оутерицкий - Немцы в городе

– Товарищ, а покажите-ка вашу руку, – неожиданно вмешался седой.

– А при чем здесь… – Стушевавшийся кадровик посмотрел вниз и внезапно испуганно вскрикнул: – Что это такое!

– Вот и я хотел бы знать, что, – сказал полковник.

Несколько секунд Павел Аркадьевич стоял, с ужасом глядя на свою руку, в которой был зажат окровавленный клинок, затем разжал кисть и нож со звоном ударился об асфальт.

– Это не мое! – визгливо вскрикнул он и попятился, держа перед собой выставленные ладони. Выглядело забавно, потому что они оказались покрытыми подсохшей кровью, и ею же был сверху донизу перепачкан костюм кадровика. – Это не мое! – По голосу чувствовалось, что Аркадьич вот-вот сорвется на истерику.

– То есть, вам не знаком этот нож?

– Н-ну… вообще-то похожий нож лежит у меня в кабинете, но… Нет, я отказываюсь что-либо понимать… Меня наверняка хотят подставить!

– Спокойно, товарищ… Я вам верю, верю, – сказал седой, в то время как кадровик без устали встряхивал кистями, словно надеясь избавиться от давно запекшейся крови, – однако дать показания вам все же придется.

– Разумеется… я честный человек, мне бояться нечего… я весь в вашем распоряжении… спрашивайте, что хотите… – плачущим голосом бормотал он.

– Вот и хорошо, – сказал седой и тут я неожиданно увидел рядом с ним неприметного мужичка из нашего цеха. А вот момента, когда он появился на площади, я не засек.

Я сделал Викентьичу знак, что сейчас вернусь, и осторожно проскользнул между двумя малярами в спецовках.

– Ничего не мог поделать, товарищ полковник, – тихо говорил мужичок и вид у него был виноватый. – Правда, совсем ничего. Это оказалось попросту не в моих силах. Да и ни в чьих бы то ни было, я уверен. Никто бы не смог.

– Неужели вы совсем ничего не помните ни по единому эпизоду?

– Совсем ничего. Я же звонил каждый день, докладывал.

– А фиксировать события на бумаге непосредственно во время воздействия генератора пробовали?

– Наверное… – неуверенно сказал мужичок. – Думаю, что да. Нет, даже уверен в этом. Просто потом… – он развел руками, – пустота. Буквально никаких воспоминаний.

– Вы обязаны были делать это согласно инструкции, товарищ майор. Именно для этого вы были внедрены на фабрику. Не могу поверить, чтобы специально подготовленный офицер, профессионал вашего уровня…

Меня словно шарахнули чем-то увесистым по голове и хаотичные обрывки мыслей вдруг стали складываться во вполне внятную мозаику. Я словно перенесся в тишь кабинета отца, почти физически ощутил спиной прохладную упругость кожаного дивана, и в памяти тут же всплыло название «Генератор Митчелла» с его необычными характеристиками, и все это в увязке с фабрикой «Текстиль». Но почему, черт возьми, я не удосужился сообразить все это раньше?

Потом в мозгу быстро пронеслись воспоминания обо всех происходящих на фабрике странностях, об этих непонятных провалах в памяти, а если приплюсовать факт, что я за неделю каким-то образом превратился в настоящего культуриста и перестал влезать в свою одежду, а еще то, что я круглыми сутками жру собачий холодец и мне все мало и хочется еще, а еще мне постоянно хочется пить, и…

– Думаю, он фиксировал, товарищ полковник, – неожиданно для себя сказал я, делая шаг вперед. – Возможно, это его докладную я нашел за наждаком.

Двое резко обернулись.

– Это еще что за явление… – сказал, прищурившись, седой.

Неприметный приблизил к нему голову, что-то тихо сказал и седой, не сводя с меня глаз, едва заметно кивнул.

– И где сейчас эта докладная? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Наверное, за наждаком и валяется, если там… ну, в наждачной… никто не прибирался. По крайней мере, я бросил эту бумажку там. Где и нашел… Только, боюсь, вряд ли она чем-то вам поможет. В ней чушь какая-то. Просто пара обрывочных фраз.

– За наждаком? – переспросил седой и посмотрел на мужичонку, имени которого я не знал. Да я и видел-то его всего пару-тройку раз.

– Я знаю, о каком месте он говорит, товарищ полковник, – сказал он. – Разрешите проверить прямо сейчас?

Тут послышался звук работающих двигателей и из-за угла первого ткацкого медленно, одна за другой, выплыли три специфические машины, называемые в простонародье «луноходами».

– Ладно, – сказал седой, посмотрев на часы. – Вы, майор, немедленно отправляетесь за своей запиской, а мы… – Он приподнял руку, подзывая своих, и через секунду, рассеянно посмотрев вслед умчавшемуся мужичонке, оказавшемуся майором госбезопасности, уже отдавал короткие четкие распоряжения: – Всех, находящихся на площади, погрузить в спецмашины. Милицейские и военные едут своим транспортом. Далее… Собрать все разбросанные вещи, упаковать их в пакеты, снабдить подробной сопроводительной документацией и…

Я поспешил к своим, которые тут же замолчали и вопросительно уставились на меня.

– Все, ребята, – сказал я, глядя на Тамару. – На сегодня работа закончена. А может, и вообще. По-крайней мере, думаю, это надолго.

– Господи! – Наташа всплеснула руками. – Куда нас еще?

– У органов имеются к нам вопросы, – сказал я.

– Живее, живее! – командовал капитан, в то время как сержанты с оклемавшимися собаками загоняли протестующих работяг в фургоны.

– Чего-то он мрачный, мент этот, – заметил Викентьич.

Он подставил локоть Наташе и она охотно взяла его под руку. Тамаре я не мог предложить руку по известной причине, но очень надеялся, что она не откажется от моей помощи, когда настанет наша очередь забираться в «луноход». Уж очень хотелось мне еще раз прикоснуться к ее горячей коже.

– Наверное, ему еще не доводилось быть задержанным, – предположил я, думая, не рискнуть ли мне ее обнять. Все равно у Тамарки заняты руки и влепить мне пощечину она не сможет…

Мне было хорошо в тенечке, на скамейке, обдуваемой приятным теплым ветерком. А вот родители выглядели не очень. Они, конечно, старались не показать виду, но у матери были покрасневшие глаза, а отец вел себя столь откровенно наигранно бодро, что уж лучше бы он тоже куксился. С другой стороны, чего с них было взять. Родители есть родители, вечно у них по поводу всего чрезмерные волнения.

«Прощай, среди снегов среди зимы никто нам лето не вернет… прощай, вернуть назад не можем мы в июльских звездах небосвод», – разносился по парку умеренно-громкий баритон Лещенко из далекого динамика.

– Апельсины, – сказала мать, вытаскивая из пластикового мешка увесистый пакет из плотной пергаментной бумаги. Она поставила пакет на скамейку и спросила, не заметив у меня энтузиазма: – Чего?

– Да как-то не очень мне все эти апельсины, – сказал я, хотя, разумеется, не стоило бы этого говорить, а лучше было изобразить радость. – Спасибо, – подумав об этом, сказал я.