Алексей Оутерицкий - Немцы в городе

– Странно, – сказала мать, – всегда любил… – Она помолчала и добавила: – Ничего, отдашь кому-нибудь. У тебя ведь тут есть друзья?

– О! – сказал я. – Да сколько угодно!

На дорожках парка было множество скамеек и все они были заняты, хотя большинство народа предпочло сегодня валяться на траве. Люди в больничных халатах играли в шашки, шахматы, домино или просто общались. Карты были запрещены – почему-то считалось, что находящимся здесь нельзя волноваться, а игра в карты этому способствует. Странные люди, эти врачи. Как будто нельзя возбудиться от проигрыша в шахматы. Правда, с неделю назад, после того как кто-то из проигравших огрел своего более удачливого соперника шахматной доской по голове, как это сделал Крамаров в фильме «Джентльмены удачи», главврач обещал запретить любые игры на твердых досках, какими бы интеллектуальными они ни были.

Многие гуляли по дорожкам или сидели под деревьями, и нигде не было ни единого мрачного лица. Точнее, таковые были, но не у наших, а у приглядывающих за нами мордоворотов в белых халатах, которых здесь было до чертиков.

Мать вздохнула, осторожно покосилась на меня. Или на отца – я сидел между ними и определить это было затруднительно.

– Это ведь не дурдом, правда? – озабоченно повторил я.

– Ну разумеется, нет, – сказал отец. Сказал чрезмерно быстро и бойко, как и минуту назад, поэтому я опять не поверил. – Это отличная ведомственная клиника при Министерстве обороны. Сюда, между прочим, всегда было не так-то просто попасть, даже сотрудникам. Знаешь, какие здесь собраны врачи. Лучшие из лучших, цвет отечественной медицины. Да я сам тут лет пять назад желудок лечил. Ты должен помнить, мать ведь тебя тогда вытянула разок меня навестить.

– Да помню я… – вяло сказал я и умолк.

– Что-то не так? – спросила мать.

– Да все тестируют, тестируют… Каждый день какие-то дурацкие вопросы и какие-то дурацкие процедуры.

– Обычное для оздоровительных клиник дело, – сказал отец.

– Это из-за генератора? – спросил я. Потом склонился вперед и оперся подбородком на ладони поставленных локтями на колени рук, что не помешало мне заметить боковым зрением, как отец и мать быстро переглянулись.

– А я ведь спрашивала перед уездом, – помедлив, тихо сказала мать. – Ты сказал, что запер.

– Но я ведь действительно думал, что запер, – огрызнулся отец. Судя по интонациям, свою вину он не отрицал. Он тоже помедлил, потом спросил: – Тебя-то чего потянуло в сейф залезть?

– Да читать нечего было. Думал, может, найду что интересное.

– Вот и нашел, – бросила мать опять не мне. – Кабинет тоже неплохо бы было запереть.

– Да чего теперь-то, – все так же виновато сказал отец.

– Там здорово, – сказал я. – Прохладно. И диван удобный.

Мы помолчали.

– Ты никому об этом не рассказывал? – спросила мать. Я промолчал, ожидая уточнения. – Ну, про то, что видел в сейфе… – Я опять промолчал. – Понимаешь, Саша, это секретные бумаги, и если кто-то узнает, что отец не запер сейф… Даже названия находящихся там документов нельзя произносить вслух, а сами документы, кстати, запрещено брать на дом. – Краем глаза я заметил, что она выразительно посмотрела на отца.

Тот виновато закряхтел, а я наконец сказал:

– Да никому я не рассказывал. Больно надо.

– Ну, слава богу, – сказала мать. Потом, после паузы, заметила: – Сеня, конечно, тоже хорош. Ну зачем было отправлять… – она кинула на меня взгляд, – ребенка на «Текстиль», если тот входит в перечень объектов, которые, предположительно, подпадают под воздействие.

При слове «ребенок» я фыркнул. Потом спросил:

– Это вы о Семене Валентиновиче?

Мне не ответили.

– Да Сеня просто не знал, – сказал отец. – Он же не в теме, у него нет допуска.

– Ну, вообще-то, да, – признала мать и я понял, что упрек был брошен ею в ключе поиска виноватых, которых, как бывает обычно, не оказалось.

Мы опять помолчали.

– Это все из-за воздействия той чертовой штуковины? – повторил я. Мне опять не ответили и я уточнил: – Ну, все эти обследования. – Отец с матерью в очередной раз переглянулись. В очередной раз затянулась и пауза. – Мне теперь что, в армию лет в двадцать идти, что ли, если в институт не поступлю? Это же смешно. В двадцать пацаны уже на дембель собираются.

– Скорее всего, в армию тебе теперь в любом случае не придется, – осторожно сказал отец, – так что подумай; наверное, стоит продолжить подготовку к экзаменам? Мы с матерью могли бы привезти тебе сюда учебники.

Я распрямился, посмотрел на него, потом на мать, и оба отвели глаза. Я опять прислонился к спинке скамейки, вздохнул.

– Ну и ну, – сказал я, закладывая руки за голову. – Эта штуковина что, такая вредная?

– Скорее, неизученная, – все так же осторожно сказал отец.

– А чего так? – спросил я.

– Есть причины, – уклончиво сказала мать.

– Из-за того, что вам никак не удается искусственно создать условия, при которых эта чертова штуковина начинает себя проявлять?

– Откуда ты такого нахватался, – крякнув, сказал отец.

– Известно, откуда, – с раздражением сказала мать. И передразнила: – «Запер», «запер»… – Потом осознала, уставилась на меня не верящим взглядом. – А и вправду, Саша… Ты же никогда этим не интересовался. Да и не разбирался.

Я скривил рот.

– Чего там разбираться… У вас листок есть?

– Какой листок? – не понял отец.

– Любой, – буркнул я. Они продолжали смотреть на меня. – Да обычный листок, на котором можно писать, господи.

Мать молча полезла в сумочку, достала небольшую книжицу и какую-то квитанцию. Квитанцию она перевернула чистой стороной вверх, положила на книжицу и посмотрела на меня вопросительно.

– Годится, – сказал я. – А ручка?

Мать опять полезла в сумочку, стала рыться, а отец просто достал из внутреннего кармана легкой куртки свою гордость, чернильную ручку с золотым пером и дарственной надписью, врученную ему руководством чего-то там за какие-то там разработки в какой-то там области чего-то там научного.

– Нет, это ему, – сказал я, когда мать протянула мне получившееся канцелярское сооружение.

Отец нахмурился.

– Не понял, – сказал он, застыв с протянутой ручкой.

– Напиши там свои формулы.

– Не понял, – повторил отец и посмотрел на мать.

Та посмотрела по сторонам, потом пожала плечами.

– Ну, напиши, что ли, – поколебавшись, сказала она.

– Будто я могу так запросто, по памяти… – пробурчал отец, однако послушно принял у матери письменные принадлежности и водрузил на нос очки. Посидел несколько секунд, наморщив лоб, потом быстро начертал на листке пару – тройку длинных, сложной конфигурации формул. – И что дальше? – сказал он и посмотрел на меня.

Я всмотрелся в написанное мелким почерком и расплылся в непроизвольной улыбке.