Алексей Бежецкий - Музей восковых фигур

— Это была ваша незнакомка?

— Не… не знаю… У меня затуманило глаза… Она сделала шаг вперед и наклонилась, как будто тоже хотела взглянуть на плиту, и при этом у меня вдруг промелькнуло в голове знакомое движение и я вспомнил почему-то о сером призраке, который мне тогда почудился за спиной генерала К*… Я хотел ей что-то сказать, но она сделала движение рукой, как бы удерживая меня на месте, и скрылась между деревьями… Мне больше ничего не оставалось делать в просеке, и я вернулся к автомобилю… Мы немедленно тронулись и с большой скоростью направились домой…

Тем не менее, до Петербурга мы добрались довольно поздно, и я решительно не понимаю, как с нами на дороге ничего не случилось…

Приказав затопить камин в кабинете и усевшись в большое кожаное кресло, я стал перебирать в своей памяти события последних двух дней… Мое глубокое раздумье нарушалось только треском горящих дров. Несмотря на то, что последнее время я привык ничему не удивляться, то, что случилось, выходило из области моих наблюдений и потому пугало меня… Прежде всего мне казалось странным, что неизвестная мне женщина воображала, что это я ее загипнотизировал и вызвал ее дух… Между тем, уверяю вас, воля моя здесь совершенно не участвовала. Значит, действовало какое-то «третье» лицо, неизвестное ни мне, ни ей, таинственный режиссер этого волшебного театра, в котором мы играли роль покорных ему марионеток.

— Не говорили ли вы кому-нибудь о вашем странном настроении?

— Никому… Один только князь мог догадываться кое о чем по некоторым отдельным фразам и еще кое по каким признакам… Но князю было не до того, чтобы заниматься мистификациями… Так или иначе, я решил вступить в борьбу с неизвестным мне врагом и противопоставить силу силе. На этот раз я решился предупредить его и стал вызывать мою незнакомку по тем данным, которые я уже имел в своем распоряжении.

…Положив перед собой круглое зеркало с золотым ободом и потушив в кабинете все лампы, кроме одной под темным абажуром (огонь в камине в это время уже догорел), я устремил свою мысль в «ее» направлении, стараясь в то же время забыть все остальное, отрешиться сначала от всего «ближайшего окружающего», а затем и от своего материального тела… Полностью этого достигнуть нельзя, да и опасно; можно разорвать связь духа с телом и даже умереть… Первым признаком близости к такому состоянию является едва слышный, но настойчивый шум, и такая же еле заметная вибрация всех предметов в комнате… Дальнейшее напряжение воли — и наступила полнейшая тишина и полнейшая неподвижность… Надо вам сказать, что в данном случае я подражал отчасти приемам индусских факиров… Я перестал чувствовать свое тело, и все кругом наполнилось нежной синеватой мглой… Я увидел серые очертания уже известной мне комнаты, предметы, находившиеся в ней, затем… с дивана, как будто нехотя, поднялись очертания стройной женщины и, как-то колыхаясь, приблизились ко мне; она упала передо мною на колени, через зеркало протянула мне руки и стала смотреть на меня молящим и в то же время полным страдания взглядом.

Это была «она»… Но как я ни напрягал силу воли, мне не удалось достигнуть большего и прочесть ее мысли. Тогда с досады я решил прогнать от себя призрак, но и это мне удалось не вполне: сначала она исчезла сразу по моему требованию, но я сам почувствовал себя точно скованным и не мог пошевелиться; между тем призрак явился снова, причем голова смотрела откуда-то уже с высоты, и вся ее фигура вытянулась в длину, постепенно теряя человеческие формы… В темном углу кто-то смеялся, а может быть, этот смех доносился с улицы. Затем я как-то забылся и проснулся утром уже на диване… Я твердо решил избегать встречи с этой странной женщиной и не отзываться на ее письма, но в тот же день, вечером, неожиданно встретился с ней на Конногвардейском бульваре… Она как бы выросла передо мной, точно это было между нами условлено. На этот раз я не расположен был шутить и сам стал требовать у нее объяснений. «Чего вы от меня хотите? — говорил я, — зачем вам надо было, чтобы я ездил туда? Ну вот, я съездил… Что же дальше?» Затем я намекнул ей, что подозреваю какого-то другого, мне неизвестного, который толкнул ее на мою дорогу…

В ответ на это она засмеялась радостным смехом, глаза ее засветились знакомым огнем и, подхватив меня под руку, она быстро пошла со мною вперед…

— Этот «другой» — ты сам, — говорила она. — Ты видел и слышал меня во сне, как я видела и слышала тебя… Ты каждую ночь вызывал меня, но я не сразу угадала, откуда зовет меня этот голос, не знала, где ты, существуешь ли ты; но чувствовала, что уже принадлежу тебе… Я страшно страдала, стараясь найти тебя… Ведь ты подумай… Чудные видения блуждали в этом мире, блуждали — и вдруг нашли друг друга в каком-то мраке, нашли так же случайно, как лунный луч в густом лесу вдруг находит распустившийся цветок… Теперь, как суждено, так и будет… Я должна быть твоей, потому что ты создал меня!..

Она говорила еще много таких же непонятных и страстных слов, как будто колдовала, и я скоро поддался ее власти и шел за нею, точно увлекаемый непреоборимой силой; я ни о чем не думал в эти минуты и чувствовал только, что страстная любовь овладела всем моим существом… Не помню, как мы очутились в той самой комнате, в которой я уже видел ее в магическом сне, но на этот раз комната была не пуста; со мной была «она», и ее объятия и поцелуи жгли и опьяняли…

— Теперь уходи, — сказала она, когда в соседней комнате стенные часы стали бить полночь, — помни мои ласки, они первые и последние… Больше ты меня не увидишь…

На это я ответил, что, наоборот, уверен, что мы очень скоро, может быть завтра же, опять с ней увидимся, вообще тогда, когда я этого пожелаю; но она загадочно покачала головой и сказала, что только редкий случай мог свести нас однажды, но второй раз это уже не повторится…

На следующий день я был очень занят делами, но в моей душе стало зарождаться смутное беспокойство… Я невольно вспомнил ее последние слова, звучавшие вечной разлукой, которым я не придал тогда особенного значения… Меня томила какая-то тоска… Вечером я старался сосредоточить на ней свою мысль и безмолвно всеми силами души звал ее к себе, но никто не отвечал на мой зов. Но, что еще печальнее, ее образ, помимо воли, стал быстро изглаживаться из моей памяти. Я никак не мог более воссоздать в моем воображении ни выражение ее лица, ни ее голос, одним словом — ничего. У меня оставалось только впечатление удивительных синих глаз. Чтобы напомнить их себе еще более, я зажег лампу у портрета Зинаиды, но, представьте, глаза последней уже не производили прежнего эффекта; взор их как будто утратил глубину и жизненность, — он не светился более, а неподражаемый цвет, чудно подобранный художником, как-то поблек; это были обыкновенные глаза, хорошо написанные на полотне…