BlackSpiralDancer - Unwritten [СИ]

Примечания:

Soundtrack: Blue Stahli — Corner

"Unwritten" — "Ненаписанный"

I am the one inside you

And I am the one inside your veins

I am the one inside you

Over and over I'm here again!

© Blue Stahli — Corner

Как я докатился до этого?..

Я словно потерял чувствительность, будто запертый в собственном разуме, в собственной фантазии. Потеря фокуса, неспособность сосредоточиться на мире вокруг, увидеть глубину, почувствовать реальность вещей вокруг. Они выглядят лишь фоном, картонными декорациями, не более. На автомате замечаешь надписи, обходишь людей в потоке и лужи под ногами. Но даже сны и выдуманный мир по ту сторону экрана — и то более реальны, осязаемы.

Вот только и эти образы меркнут, я их теряю. Они ускользают из-под пальцев, набирающих текст; они пропадают из сознания, не способного в них поверить; тают перед глазами, видящими только стену экрана перед собой.

Всё пустое, плоское, искусственное.

Даже эти строчки сейчас кажутся мне всего лишь хорошей формулировкой — за которой не стоит ничего.

Enter

Каретку набора сдвинуло на следующую строку. Вертикальная черта мигала, словно вопросительно, ожидая продолжения.

Убрав руки с клавиатуры и откинувшись на спинку кресла, Анатолий снял очки и устало потер глаза ладонями. Негромкая музыка в наушниках сейчас была единственным звуком в пустой тихой квартире, отключи её — ничего не останется. Освещения практически не было, кроме неяркого света от дисплея ноутбука; за окном стояла непроглядная темень, не озаряемая фонарями. Время уже перевалило за час ночи.

Всю жизнь проведя в шумном центре города, с родственниками в квартире, парень чувствовал себя неуютно, находясь один посреди молчащего окружения окраины. Вместе с раздражавшим шумом пропало и что-то ещё. Или ничего и не пропадало, просто без этого шума стал слышен голос мыслей, настойчивый и постоянный. Мыслей, на автомате выстраивающих предложения, подбирающих слова, механически описывающих каждое ощущение, даже самих себя. Под коркой слов пульсировали поверхностные эмоции, нечто, для чего нет подходящих выражений. А ещё глубже за ними вскрывалась пустота.

Лишенная интересов и порывов пустота.

Музыка как-то помогала заполнить её, пока свет монитора отвлекал внимание от черной пропасти за окном. Последняя становилась ещё черней и глубже, если включить простую лампу, как черней и глубже становилась темнота за дверью комнаты.

Ровные строчки плыли в глазах. Они казались пустыми, чужими, лишенными смысла. Давно пропало то будоражащее ощущение погони за образами, когда строки не поспевают за мыслями, воплощаемыми в слова на экране; сознание судорожно хватается за то, что видит внутренний взгляд. Когда не видно букв, пальцы не ощущают клавиатуру, не слышен навязчивый повторяющийся трек в наушниках. Когда пытаешься запечатлеть картину перед внутренним взором, не замечая, как проговариваешь всё вслух, захлебываясь; стремишься опередить ход мыслей, передать всё, не задумываясь ни на миг, как это будет звучать.

Сейчас же остались только символы. Пустые значки, с трудом складывающиеся в слова, кажущиеся чужими. Вроде и понятные, но лишенные смысла, словно ты смотришь текст на знакомом, но всё же чужом языке.

Толя знал, что и как писать дальше. И наловчившееся сознание механически продолжало подбирать слова, неторопливо следуя за мыслями. Но перед глазами не было картины. Не то чтобы персонажи рассказа казались пустыми и картонными — хуже.

Таким казалось всё , от начала и до конца.

Тупые щелчки мыши, сменяющиеся окна на экране; воспаленными глазами автор наискосок проглядывал свои старые рассказы и повести, ища, за что зацепиться, где найти хотя бы отголосок былого запала. Он хорошо помнил, как писал раньше, с каким воодушевлением, вкладывая всего себя в каждое слово. Но сейчас все эти рассказы казались пустыми, бессмысленными. Местами излишне пафосные, местами чрезмерно наивные и по-детски жестокие. Да, это была именно та «детская жестокость», не в полной мере осознаваемая, принимаемая обычно за «реалистичное описание травм». На деле же — бессмысленное издевательство, за которым скрываются желание выместить злобу да чувство власти над чужой жизнью, какие чувствует ребенок, вырывающий крылья пойманной птице.

Несколько щелчков — на экране опять полотно Word’а, обрывающийся в белую пропасть текст, да мигающая каретка на новой строке.

Backspace

Каретка отъехала обратно в конец предыдущего абзаца, всё так же вопросительно мигая.

Образов не было. Ничего не было. Даже музыка начинала раздражать, только не хотелось её выключать, не хотелось оставаться в тишине, и слух цеплялся за неё, на автомате, механически переводя текст на русский.

Привычка требовала продолжать, в ритме выбивая слова. Но и слов так же не было. Это всё было совсем не то, что хотелось написать.

Не то, что хотелось увидеть.

Не то, ради чего стоило писать дальше.

Вздохнув и сняв наушники, Толя снова вернулся к тексту. Рассказ надо было закончить, чтобы вычеркнуть из списка удерживаемых в голове идей ещё одну, освободить пустое место, чтобы стало одной обузой меньше.

Написать и забыть, чтобы она больше не грызла изнутри. Как и всегда.

Всегда.

Ты так делал всегда: не реализовывал то, что так хотел увидеть, а попросту отвязывался от настойчивых образов, лезущих в голову. Или нет?

Нет, конечно. Иногда приходила идея, целиком и полностью захватывающая меня, и я мечтал видеть её. Мечтал оживить героев. Порой ради одной сцены, такой сладкой, сводящей с ума, готов был создать и оживить, поднять с листа целый мир.

Который неизменно спускал всё вниз, во мрак и кровь…

Ночь — плохое время суток. Слишком тихо. Оставшись один в тишине и без света, начинаешь слышать себя. Закрывая слипающиеся глаза, задумываться о том, о чём не хочется думать.

И получать в ответ то, что совершенно не хочешь слышать.

…Настолько глубоко в темноту, вниз по дороге с тупиком в конце, что даже когда ты добирался до той самой сцены, ты уже не мог написать её такой, какой видел, не так ли? Не мог ощутить её вкус, её прежнее очарование? И это не образ выцвел со временем — ты всё испортил сам, стремясь сделать из написанного «реалистичную» историю…

Привычка говорить с самим собой стала навязчивой манией, когда никого не оставалось рядом. Говорить и отвечать себе. Порой насмешливо, порой грубо, порой успокаивая, но неизменно — находя другое мнение, не соглашаясь. И, как и всегда, говоря с собой не образами, не отрывочными фразами, а чётко оформленными словами , выстраиваемыми мостами предложениями.