Рустем Сабиров - Бездна

— Заткнись! — перебил его Брауэр, вытащил подзорную трубу и вперился в загадочный купол, который начал вдруг испускать волнообразное, пульсирующее свечение непонятного, неведомого цвета. — Я что-то слыхивал о таких штучках в океане, — говорил он, кривясь от напряжения, — но вижу впервые. Честное, слово, думал, вранье, бред упившихся моряков…

— Что там?! — вдруг требовательно подал голос Брук, но штурман лишь отмахнулся от него с презрительной гримасой.

Затем он с сожалением оторвался от трубы, сложил ее об колено и засунул в карман и покачал головой.

— Через эту стекляшку возможно увидеть то же, что простым глазом, только покрупней. Стоит подойти к ней поближе. Тайна, она как женщина, одно дело увидеть, другое дело пощупать, верно?

— Надеюсь, вы не станете этого делать, — забеспокоился Брук.

— Щупать-то? — он хохотнул. — Да будь я проклят, ежели не сделаю.

— Вот, что, господин штурман, — комендор Брук грозно нахмурился. — Я не позволю вам рисковать командой.

— А я и не собираюсь ни рисковать командой, ни просить вашего любезного позволения, комендор. Эй, на баке! — крикнул он срывающимся голосом, — шлюпку на воду! Ту, мою любимую, «Магдалину»! Есть кто-нибудь со мной? Клаас! Если ты уже наложил в штаны, живо подмойся и марш в шлюпку!

— Отчего я, господин лейтенант? — канонир испуганно перекрестился, рябое, скуластое лицо его плаксиво вытянулось.

— Оттого что из всех этих баранов на тебя одного можно рассчитывать. Прошу прощения, на господ офицеров это, естественно, не распространяется.

Вскоре шестивесельная шлюпка «Магдалина» отчалила от борта и неторопливо двинулась в сторону сгустившейся туманности, которая тотчас приняла устрашающе багровый оттенок.

Вернулись они к закату. Штурман на сей раз греб один, Клаас неподвижно лежал навзничь на дне лодки. Выяснилось, к счастью, что он всего лишь мертвецки пьян, что немудрено: бутыль порториканского рома, которую они прихватили с собой, была почти пуста. Штурман Брауэр, напротив, был совершенно трезв, во всяком случае не пьянее обычного.

Солнце уже горбилось у кромки океана огромной лиловеющей опухолью. Океан не спешил делиться с небом прохладой, но немного усилившийся ветер разогнал застоявшуюся изнурительную духоту. Над фрегатом стлался дым кочующего человеческого жилища, над джонкой кружились черные в закатном зареве тени, ветер порой доносил обрывки жадного истошного клекота. Иногда птицы резко взмывали вверх, словно желая настичь и растерзать клювами не только тела, но и несчастные души умерших.

В капитанской каюте горел светильник, и пламя его беспокойно колыхалось от сквозняка, проникавшего сквозь разбитое пулей окно. Оно вздрогнуло и заметалось беспокойнее, когда дверь резко распахнулась, и вошел, немного постояв на пороге, штурман Брауэр. Комендор Брук, сидевший за столом, обернулся, подчеркнуто рассеянно и кивнул и вновь вперился в развернутую на столе карту.

— Что скажете, милейший? — спросил он наконец, когда Брауэр, тяжело усевшись на капитанскую койку, взгромоздил ноги в тяжелых ботфортах на изящный, обитый шелком табурет.

— А что вы желаете услышать? То, что мы видели там? — Брауэр неопределенно указал рукой в сторону окна.

— Нет, — Брук презрительно сморщился и покачал головой. — Меня мало интересуют байки. Мне интересно другое…

— Напрасно, — Брауэр усмехнулся и покачал головой. — Впрочем, вы бы все равно не поняли. Так что вас интересует?

— Меня интересует, — комендор говорил тихо и как будто, торжественно, — кто убил капитана Скрантона?

— Ах вон оно что? — Брауэр скривился, будто разочарованно, — вас это интересует? Извольте. Его убил старший помощник Бартель. Подтвердить он это, вы знаете, не сможет, так что придется вам поверить мне на слово.

— Бартель?! — Но почему? Вы знаете, почему?

— Еще бы не знать. Но это долго рассказывать.

— Вот оно что. Так вы — убийцы!

— Безусловно. А что ж это вы порозовели как девственница перед будуаром? Разве вы сами не убийца? И разве этот сброд, что делит на палубе награбленное, не свора убийц? А покойный капитан разве не старый пират, по которому устала плакать виселица? Или вы не знали этого? Отчего же столь целомудренно хмурятся ваши брови? Оттого, что вы всюду таскаете с собою Библию, как папуас крокодилий зуб? Ведь Господь всемилостивейший прощает солдат, что убивают на войне. Или смотрит на этот грех сквозь пальцы. Значит, у этого греха все же есть некая потайная дверца. Как и у всякого иного! Извините, сударь, но вы все относитесь к Господу Богу, как полуслепому, впавшему в детство дядюшке, которого так легко заболтать и обвести вокруг пальца. Запомните, лейтенант грехи, замаливаются не никчемными молитвенными бдениями, а делом. Если вы совершили убийство, вы можете искупить его только спасением другой человеческой жизни, а не тупым лобзанием обслюнявленного Распятия.

— Не смейте кощунствовать! — закричал Брук, сам устыдившись вдруг своего вздрагивающего, петушиного выкрика.

— Я лишь говорю, что думаю. Кощунствуют те, кто полагает, что грошовыми свечками возможно вычеркнуть из жизни черные дела.

— За что вы убили его? — Брук побагровел и ударил кулаком по столу.

— Ого! Это уже резонный вопрос. Извольте. В Амбоине капитан получил письмо с секретным указанием заковать меня в кандалы и сдать в Малакке тамошним властям. И сколько весит этот зад узнала б завтра шея, как сказал один французский бродяга. Но я решил, что мне еще рановато это знать.

Комендор Брук был безоружен. Да и команда скорее всего поддержит Брауэра. Значит надо пока сохранять невозмутимое спокойствие.

— В чем вас обвиняют, господин штурман?

— Да все в том же. В убийстве. Причем, в двойном. Хотя одно из них было чистейшей самозащитой, а другое — дуэлью. Я бы вам рассказал об этом подробнее, да времени мало. Есть кое-что поважнее, господин комендор. В халате того китайца из джонки было письмо…

— Да, было письмо. И оно, вообразите, пропало бесследно.

— Отчего же бесследно. Письмо не пропало. Оно у меня.

— Я так и знал. А теперь — дайте его мне! — Брук требовательно протянул руку.

— Письмо коменданта голландского форта Зеланд, что на Формозе, — продолжал Брауэр, демонстративно не замечая протянутой руки. — И вез его лично губернатору Ост-Индии сановный мандарин из Гаосюна. И речь в том письме о том, что японский сёгун, который давно уже выгнал почти всех европейцев из Японии, нынче взялся и за голландцев. Фактория в Нагасаки закрыта, восемьдесят пять голландцев очутились в тюрьме. Если выкуп в десять тысяч пиастров не будет доставлен к сентябрю, их казнят. Все просто.

— Вы вскрыли письмо? Взломали печати? — ошеломленный Брук весь подался вперед.