Любовь Овсянникова - Нептуну на алтарь

— Вы знаете, с кем ваш Юра отпуска проводит? — спросила как-то у Веры Сергеевны одна досужая сотрудница.

— С кем?

— С Нинкой Столпаковой!

Вера Сергеевна ахнула. Да ведь эта Нинка по рукам и ногам связана родительскими детьми, младшими братьями и сестрами! Правда, девушка хорошая, красивая, работящая, веселого нрава, серьезная и самостоятельная. Но, Боже мой, почему ее сын должен взять на себя этот груз? Нет, пусть лучше будет китобойная флотилия.

— Я тебя просила познакомить сына не с такой девушкой! — упрекала она Зину. — Ты так выполнила мое сестринское поручение?

— А Нина — порядочная девушка. Чего ты на нее взъелась? Успокойся, — спокойно сказала та.

Вера Сергеевна очень уговаривала сына отступиться от Нины, забыть ее, не писать. Говорят, что сначала она пыталась перехватывать письма сына к Нине, и это ей несколько раз удалось, а потом влюбленные разоблачили ее и некоторое время переписывались через Нининых подруг. Тогда Вера Сергеевна уже открыто просила почтальона не носить письма от сына на другие адреса. Бесполезно.

Нина и Юра переписывались часто. Иногда Юра присылал короткие открытки, сжатые, на две строки. Она, бывало, не успевала вовремя ответить, и тогда он сердился и писал каждый день. Но, рассказывает теперь Нина, встречи они ждали с одинаковым нетерпением.

— Юра подсказал мне вычеркивать дни в календаре, — вспоминает она. — У них на флоте все так делали, особенно перед демобилизацией. Вот и я начала так делать, причем это у меня была целая церемония. Приду с работы, управлюсь по дому, поработаю на огороде, уберу двор — потому что жильцы поочередно исполняли обязанности дворника — и перед сном вычеркиваю день. Календарь висел у меня над кроватью. А время, если счастливо жить, летит очень быстро, а если ждать кого-то, то долго-долго тянется.

В апреле 1955 года Юра снова приехал домой. До конца службы оставалось меньше года. Он собирался использовать отпуск для подготовки к свадьбе, которую хотел справить сразу после демобилизации. Но надо было еще познакомить Нину со своей семьей, и он привел ее к бабушке, представил как свою невесту.

— А почему к бабушке, а не к матери? — спросила я у Нины, когда она рассказывала мне об этом.

— Юрин отец Алексей Васильевич был хорошим семьянином, и выстроил для семьи небольшую хату. Но же его не стало, а Вера Сергеевна долго отсутствовала и за хатой никто не присматривал. Когда случилось несчастье и Юрину мать посадили, то полностью осиротевших детей разобрали родственники: Юру забрали к себе Артемовы, а младших братьев — Ивановские. Хата же осталась стоять пустой, с забитыми окнами. Конечно, ее стены отсырели и осели, выкрашенные поверхности потрескались и обсыпались, забор перекосился, крыша просела и начала протекать. Хоть Вера Сергеевна, возвратившись домой в конце 1952 года, понемногу и приводить ее в порядок, но что она могла сделать своими силами, еще без денег? Словом, не к кому Юре было меня вести, кроме бабушки. Кстати, в тот отпуск он отремонтировал-таки хату. Своими руками все-все восстановил, поправил, покрасил. Да что там, после его отъезда хата стояла, как новенькая! Не знал, для кого готовит, — грустно сказала Нина.

— А для кого?

— Когда в 1964 году не стало самой Веры Сергеевны, в той хате, переехав в Славгород, поселились родители Алексея Васильевича — Юрины дедушка и бабушка Артемовы, воспитывавшие его.

— Наш сын эту хату строил, здесь нам и доживать, — говорил дед Василий.

— А теперь что с ней?

— Не знаю.

Вера Сергеевна так и не смирилась с выбором сына, но не показывала этого, приняла девушку с прохладой, но вежливо.

— Там видно будет, — сказала вместо благословения. — Торопиться рано, ему еще почти год служить, — показала глазами на Юру.

Юра засмеялся:

— Мама, какой год?

— Гуляйте пока что, — тверже отрезала Вера Сергеевна. — И не распускайтесь.

Мораль тогда была строгая, особенно что касалось незамужних девушек. Неосмотрительным поведением можно было легко испортить репутацию, и прощай счастье — тебя уже никто всерьез не воспримет, никто в свою семью не возьмет. Да Нине излишне было на то намекать. Она себя блюла.

Юра тоже вел себя сдержанно, не звал ее каждый вечер на свидание, понимая, что она устает на работе, недосыпает. Да и сам от звезды до звезды толокся с ремонтом хаты. Виделись только в дни, когда в клубе были танцы, — в среду, субботу и воскресенье. Танцевали вволю, а потом гуляли под звездами.

Перед отъездом Юра отважился поцеловать Нину, ведь теперь она считалась его невестой. Первый поцелуй… Будто мир стал пьяным, потерял равновесие. Сердца влюбленных бились так, что, казалось, выскакивали из груди и мячиками прыгали вокруг них.

После этого Юриного отпуска они расставались особенно тяжело, и не скрывали своего настроения. Нина долго стояла на перроне, смотрела вслед поезду, и сердце ее сжимало что-то такое, чему и названия не было, что-то умопомрачительно сладкое, окрашенное болью ожидания.

За углом вокзала ее ждали подруги.

— Не грусти, время пролетит быстро, — успокаивала Алла Пиклун.

В первом письме после отъезда Юра писал: «Я не представляю жизни без тебя. Может, приедешь в Севастополь? Найдем здесь тебе работу, жилье». Нина отвечала: «На кого же я покину братьев-сестер? Ты подумал? Пусть они еще хоть немного подрастут».

Юра скучал по ней. Он, как и все моряки, носил с собой фото любимой девушки. В свободное время смотрел на Нину, мысленно разговаривал с нею, старался восстановить в памяти ее смех и веселый, немного хриплый, голос. Как он его волновал! Какая она волшебная! Гладко зачесанные волосы, заплетенные в две косы, открывали выпуклый лоб, широко расставленные глаза смотрели на мир задорно и властно. Он помнил свою любимую веселой, но веселость та была не легкомысленной, а шла от жизни, протекающей безгрешно и просто.

За четыре года морской службы Юра возмужал, стал шире в плечах. Лицо, закаленное морем и солнцем, стало темнее, на нем прописались едва заметные морщинки, белые от того, что их не покрасил загар. Оно приобрело задумчивость, серьезность. Но это уже была не юношеская задумчивость, не мечтательная, а именно такая, что говорила — обманчивые мечты оставляют его и он начинает сознательно обдумывать будущее.

Юноша полюбил Севастополь, возможно потому, что чувствовал себя особенным человеком, ведь моряков здесь все уважали. Он хорошо выучил город и знал, где можно быстро сделать покупки, где погулять с ребенком, где посмотреть новый фильм. Юра полюбил его гордые традиции, о которых на каждом шагу напоминали памятники. Ему нравились виды, где море соревновалось с горами, нравились абрисы могучих кораблей на далеких рейдах, портовая суета, атмосфера радостных встреч или упрямых сладких ожиданий. Он здесь возмужал, впитал в себя дух значительных и величавых дел. Но и сам отдал ему частицу себя, свои молодые годы. Разве этого мало?