Александр Юрин - Обретение

Искры не стало.

Дверь захлопнулась, и спустился абсолютный мрак. Мальчик вытянул перед собой руки, боясь на что–нибудь наткнуться. Однако буквально тут же за спиной заиграло пламя. Мальчик обернулся. Монах каким–то непостижимым образом зажёг свечу и теперь продвигался вдоль обшарпанной стены вглубь комнаты. Мальчик оглянулся по сторонам. Это была даже не комната… и не комнатушка — жалкая лачуга, в какой коротают свой век монахи–послушники.

Аскетизм прослеживался во всём. Хотя понятие «всё» сводилось лишь к двум предметам интерьера: деревянному столу и застывшей поодаль табуретке. На столе стояла крохотная лампадка — именно к ней и направлялся монах. В тёмном углу проступили очертания плошки и кружки. У противоположной стены, на полу, валялась охапка соломы. Больше ничего — как мальчик не силился разглядеть, крутя головой по сторонам.

Монах, тем временем, запалил лампадку и бережно задул свечу. Пламя под закопченным стеклом принялось резвиться, словно желало во что бы то ни стало разглядеть прибывшего гостя. Запахло горелым маслом. Стены надвинулись. Потолок опустился.

Мальчик невольно втянул голову в плечи. Было как–то не по себе. Слишком тесно и душно. Он не понимал, как в подобном месте можно вообще жить. Тем более годами.

Монах подошёл и жестом приказал сесть. Мальчик повиновался. А что ещё делать — в гостях не принято отказывать. Табурет жалостливо скрипнул, словно на нём век никто не сидел.

Монах тенью скользнул к вороху соломы. Наклонился и принялся шарить в ней руками: по всему, что–то искал. Лачуга наполнилась запахом прелости.

Мальчик чихнул. Звонко, по–мальчишечьи. Тут же прижал пальчики к губам. Кто его знает…

Монах поднялся. Спрятал под подол маленький томик. Приказал жестом ждать: указал на мальчишку, потом на табурет.

Мальчик кивнул.

Монах приблизился и пододвинул к мальчику кружку. Потом развернулся, обдав запахом сырости, и направился к выходу.

— Вы за папой? — Мальчик сам не понял, как фраза слетела с губ.

Монах обернулся. Помедлил. Кивнул.

— А можно мне с вами? — Мальчик проглотил гордыню. — Страшно.

Монах отрицательно качнул головой. Потом обвёл лачугу стремительным взором и снова качнул головой.

— Тут не опасно… — не то спросил, не то констатировал данность мальчик.

Маннах снова кивнул. Решительно распахнул дверь и вышел.

Мальчик услышал, как щелкнул, закрываясь, замок.

«Вот и всё… доигрался!» — Стены заплясали вокруг в невообразимом танце, а потолок и вовсе коршуном рухнул вниз. Под соломой зажглись два уголька…

Мальчик зажмурился. До боли стиснул зубы, сжал кулачки. Выдохнул… Потом всё же открыл один глаз. Ничего. Известно дело: у страха глаза велики. Мальчик подождал, пока не успокоится в груди сердце, потом заново оглядел лачугу. Ничего не прибавилось и не убавилось тоже.

Кружка. Мальчик вспомнил, как его мучает жажда… ещё этот противный вкус крови. Вкус крови… Чего же так испугался монах? Что тут так не равнодушно к крови? Внутри самого святого, что есть на земле, внутри храма Господа нашего бога!..

Мальчишка схватил кружку и принялся жадно пить огромными глотками. Вода стекала по подбородку, булькала по глотке, наполняла желудок… Мальчик замер.

«А вдруг яд?! — Сознание обожгла очередная вспышка страха. — Да ну… Нет. Зачем тогда всё это представление? Легче уж там, в туннеле. Подкрался сзади и того… Хотя не так всё просто! Тогда жертву нужно тащить в логово на себе. А тут как просто: ягнёнок самостоятельно добрёл до хлева, под сводом которого расположена самая настоящая скотобойня! И ножичек тоже причём!.. Поманил и полдела сделано! Сейчас нахлынет хищная свора и начнётся… сатанинский пир».

Мальчик выронил кружку. Та грохнулась об пол и отскочила в солому. Мальчик вздрогнул. Машинально шагнул к куче. Присел, пошарил руками. Вот оно! Он сжал пальцы и потянул руки обратно…

Но это была не кружка. Древний свиток с печатью, опоясанный влажной бечёвкой. Мальчик сам не понял, что такое творит. Руки действовали механически, сами по себе. А глаза зрели в поисках истины.

И они узрели писаный пером текст:

«И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от Бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть Диавол и Сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобождённым на малое время».

Мальчик выронил свиток и отшатнулся назад. Потом всё же совладал с собой: потянулся к страшному посланию, силясь унять дрожь во всём теле. Он в который уже раз спрашивал у себя, что всё это значит. Спрашивал, но не мог дать однозначный ответ ни на один из имеющихся у него вопросов. Что именно искал его отец вот уже не первый год? Верит ли он сам в то, что ищет? Верит ли, что действительно найдёт?

«А может… — Глаза мальчика округлились. — Что если уже нашёл… Или наоборот, Оно нашло отца… Оно, запертое под печатями».

Мальчик поскорее свернул свиток и опоясал его бечёвкой. Кое–как пристроил на место печать. Сунул свёрток обратно в солому. Подобрал оброненную кружку. Встал, поставил ту на стол, а сам плюхнулся на кряхтящий табурет. Испуганный взор мальчика упёрся в стену. На той проступили непонятные символы и строки. Было очень похоже на японские иероглифы, только однотипные, словно кто–то неимоверно терпеливый изо дня в день вычерчивал на крошащейся извёстке одну и ту же фразу.

Мальчик побледнел. Он понял, что это вовсе не иероглифы. Это самый обычный календарь. Календарь, составленный из вертикальных чёрточек, что обозначали дни недели, которые пересекала отчаянная диагональ. Это был календарь узника, вынужденного коротать под сводами темницы отмеренный ему срок.

Мальчик пригляделся и обомлел. Стена целиком была усеяна чёрточками… как и противоположная… что и две другие…

Мальчик ходил вдоль стен и понимал, что сходит с ума. Монах провёл тут тысячелетия, как бы дико это не прозвучало. Он томился под землёй веки вечные. Возможно, именно по этой причине и утратил речь.

«А что если и разум?! — Мальчик вернулся к столу, сел и принялся раскачиваться из стороны в сторону, держась руками за край табурета между разведёнными ногами. — Ведь нередко безумцы совсем не говорят, а если говорят, то несут несусветный бред. Вдруг монах вовсе и не видел отца. Вдруг ему это просто пригрезилось. Ведь именно я завёл речь об отце первым, а монах мог просто домыслить… Стоп! Безумцы не могут мыслить. А это значит… Блин! Что же это за место такое? Кто в действительности этот монах? Где папа?..»

Мальчик понял, что не может бездействовать и дальше, в ожидании неизвестности.