Эфраим Тзимицу - Техноангелы

— А почему — спросил он зачем–то — вы никогда не смеетесь и не улыбаетесь?

— В этом нет необходимости — ответила девушка — за нас говорят наши действия, наши поступки, и мы говорим, то, что хотим сказать. А значит, нам не нужно ничего из этого.

Выслушав ответ, Маледикт замолчал — ему нечего было сказать. Казалось бы, все было логично и… рационально. Но все это дышало бездушием, было каким–то… неживым. Когда все подчинено рациональности…. И нет места чувствам, пусть эти чувства иногда и вредят людям, мешают, но все же чувства, любые благие и не очень, какие испытывает человек — все они делают его человеком, одухотворенным и чувствующим. Взглянув на свою собеседницу, в её кристаллические глаза, на её лавандовую кожу, Маледикт спросил — Скажи, Нииия, а как вы себя называете?

— Мы люди пустынь — ответила она.

Люди… даже эти нечеловечные холодные и бесстрастные создания именуют себя людьми… А он… Готара сказал, что они с Вико й… Вика!

Подумав о ней вновь, Маледикт застонал, и с яростью саданул кулаком в стену, а потом стал колотить по ней, не переставая даже когда сбил костяшки обеих рук в кровь, пытаясь хотя как то заглушить боль, что пожирала его изнутри, как лесной пожар. Он услышал хруст одной из своих окровавленных рук, но не придал этому значения — какой смысл во всем? Какой смысл жить, если её рядом нет?!!!

Он услышал шум, распахнулась дверь, и в его клеть ворвались двое стражников, которые оттащили его от стены, по которой уже бежали веселые ручейки крови — его крови, что струилась из разбитых и сломанных рук.

— Убейте меня! Ну, убейте, вы, синекожие твари! Да я вас всех порежу! Передавлю как крыс, сволочи! Вы же только это и можете, давайте попробуйте!!!

Маледикт все кричал и кричал, ругался и оскорблял их, надеясь, что броня их равнодушия, наконец, даст трещину и кто–то из них взмахом прозрачного лезвия прервет его муки.

Но этого не произошло — вместо этого, один из стражников позвал кого–то и вбежал один из людей пустыни, который влил ему в рот какую–то горьковатую жидкость из темной бутылочки. Вынужденный проглотить её, Маледикт еще продолжал бороться, но вскоре ощутил, как его тело слабеет, и уже не в силах продолжать борьбу, опускается на дощатый пол. Угасающим сознанием он успел ощутить даже смутную благодарность тому, кто влил в него это зелье, которое, может пусть хоть ненадолго, утишит его боль.

Забытье его было недолгим, как показалось самому Маледикту. Когда он пришел себя, вокруг шумел дремучий лес, и вечернюю тишину лишь иногда прерывал стрекот сверчков. Невдалеке горели окна небольшого домика. «Куда же я попал теперь?» — подумал Маледикт. Впрочем, выбора особого не было. И Маледикт подошел к дверям домика и постучал.

— Входи — отозвался голос изнутри, видимо мужской.

Когда Маледикт вошел, глазам его предстала следующая картина — за деревянным столом сидели парень с девушкой. Черноволосая девушка была необыкновенно красива — в её глазах просто тонул взгляд, и казалось никакая сила не могла бы заставить отвести свой взор от этих глаз. Но тут он вспомнил Вику, и он опустил глаза в пол, вновь терзаемый разлукой.

— Ну, ты чего на пороге то встал, заходи, давай! — сказал ему сидящий за столом беловолосый парень с черными, как сама темнота глазами.

Маледикт прошел внутрь дома, и, спросив разрешения, присел рядом этими двумя.

— Это ты про него рассказывала? — спросил беловолосый у своей подруги.

— Да, это он. Плохо только, что он там теперь.

— А кому плохо–то?

— Ему, и девушке его плохо.

— Вика?! Вы что–то знаете про неё? Где она сейчас? Что с ней? Она в безопасности? — взволнованно спросил Маледикт.

— Ну, видишь — произнесла девушка — я же говорю, что плохо.

— Вижу, а что делать то? Я бы помочь рад, а как я помогу?

— Поможешь еще, уж я постараюсь.

— Да хватит разговаривать попусту, скажите мне, где Вика? — спросил Маледикт угрожающим тоном.

— Да тише ты — прикрикнула на него строго девушка — все с твоей Викой в порядке. Не бойся.

— Я хочу её видеть!

— Увидишь еще…

— Нет, я хочу её видеть сейчас же…

И тут Маледикт ощутил, как мир вокруг него темнеет и его куда–то уносит неудержимым потоком. Потом пришло ощущение тяжести в голове, затем Маледикт открыл глаза и сел на жестком полу. Так, он вновь в своей камере в поскрипывающей повозке. В окно лился мутный свет сумеречного дня в этой странной пустыне, изредка прорезаемый вспышками молний.

— Пришел в себя? — раздался рядом с ним знакомый голос. Маледикт поднял глаза и увидел, что рядом с ним стоял главарь пустынных разбойников — Шарак, так кажеться его звали.

— Хорошо, что ты пришел в себя чужак, я опасался того, что настой может убить тебя.

— Весьма любезно с твоей стороны — хрипло ответил ему Маледикт.

— Не смейся. Я выказал беспокойство твоим самочувствием, чем мало кто может похвастаться в этих краях. Цени это.

— Ценю, доволен?

— Ты дерзок. Чтоже, теперь я вижу, что ты муж и воин. Это еще более увеличивает ценность моего приношения Храму.

— Да что это за Храм?! И что там со мной будет?

— Я ценю твою дерзость и твою силу воли, чужак. Я ценю это. Но, ты противоречишь мне, пусть и только на словах, ты не покорен моей воле. Почему я должен тебя ублажать и снабжать тебя всей информацией, какую ты желаешь получить? Молчишь? То–то же. В Храме с тобой поступят так, как желают нужным.

Бросив эти слова, Шарак вышел. Маледикт подумал, что лишь слабость и некая сонливость — видимо, последствия зелья, не давали ему впасть в бешенство от вечного равнодушия и холодности этих людей пустыни. Впрочем, он уже начинает привыкать.

Держась за стену рукой Маледикт тяжело поднялся, и снова взглянул в окошко — там все теже барханы и серые пески. Небо все также хмурилось, иногда озаряемое вспышками молний. Ничего ровным счетом не изменилось, будто бы и не было этого забытья, и этих двух странных людей — темноволосой девушке и парня с черными глазами и блинными белыми волосами. На стене виднелась вмятина, очевидно, след от его кулаков, кровь смыли, очевидно, пока он был в забытьи.

Интересно, пронеслось у Маледикта в голове, а кто были эти двое? Девушка знала Вику, почему то он был уверен, что эти двое не причинили ей вреда. Маледикт не знал, откуда взялась такая уверенность, но, тем не менее, он твердо знал, что от этих двоих ей не приходиться ждать подвоха. Девушка еще говорила, что белый этот ей поможет. Но как?

Глухое чувство тоски вновь впилось острыми клыками в сердце Маледикт, и даже что–то вроде ревности ожило в нем. Впрочем, какая ревность? В Вике он может быть уверенным, может даже больше, чем в самом себе. Или все же… Нет, в Вике он уверен. А этот белый, может ли быть такое, что сначала он окажет ей помощь, а после не станет ли опасностью для Вики? Маледикт застонал и обхватил руками голову, которую окутывала дурнота, видимо, бывшую последствием зелья, и раздираемую множеством противоречивых мыслей. Да чтож делать–то ему сейчас? И не убежишь сейчас никуда, а если сейчас начать буянить, опять этой дрянью накачают. С одной стороны, это моглы бы дать ему возможность забыться, а с другой стороны… Кто знает, что ему привидится в следующий раз, когда он впадет в забытье от этого зелья? Так и с ума сойти недолго. Да этот ублюдок Шарак говорил что–то насчет того, что он может умереть от этого зелья. В общем, биться сейчас в стену головой или задурять разной дрянью эту самую голову явно не выход. Так, значит будем думать дальше. Тут мысли Маледикта прервал тихий голос — Эй, чужеземец!