Майя Илиш - Комната кукол

Но я не пряталась в своей комнате, сидя за дневником. Да, я попыталась что-то написать, но что? Едва ли я могла поведать что-то стоящее о своей жизни до Холлихока. Мои мысли, впечатления — все они основывались на книгах или газетных статьях, а когда я стану феей, бессмертной, располагающей всем временем мира, я сумею прочитать все заново, даже если забуду. Кто я такая, каков мой путь? Фее во мне лучше знать. И как опишешь в дневнике свою личность? Душу нельзя запечатлеть на бумаге. В эти недели я решила сосредоточиться на своих снах. По крайней мере попыталась.

Видят ли феи сны? Я не знала, но опасалась, что нет. Иначе зачем им сны смертных? Душа сохранится в моем теле, где-то в глубине, ведь и феи не могут жить в этом мире без душ. Но исчезнут ли грезы? Я подумала, что только в Холлихоке мне начали сниться по-настоящему яркие сны. Была в этом какая-то ирония. Может быть, дело в фейском пламени, полыхавшем неподалеку, или в феях в этом доме? Иногда я представляла себе, что Руфус и Вайолет прокрадываются ночью к моей кровати и осторожно ткут тонкие нити снов, доставая их из моих волос. Пока у меня была такая возможность, я хотела видеть сны, уготованные человеку во мне, какими бы они ни были, приятными или кошмарными.

Но сны я не запоминала. Дело было, скорее всего, в том, что теперь я не уставала и не нуждалась во сне — я могла бодрствовать, сколько захочу, а когда я решала, что пришло время поспать, то ложилась в постель, закрывала глаза и сразу проваливалась в сон. Не хватало той чудесной грани между сном и явью, грани, на которую сновидение ступало, кланялось в знак приветствия, представлялось, и можно было осторожно обойти его, рассмотреть со всех сторон, а потом войти в него, как входят в сад или лавку сладостей. Я никогда не думала, что эта грань так важна, что переход в сновидение озаряет сам сон, как луна освещает сад. Без этого перехода я больше не могла запоминать сны.

Тем не менее я старалась. Пусть мое сознание больше не сохраняло память о снах, может, они оставались где-то в укромных уголках моей души. Я же просыпалась и чувствовала себя отдохнувшей как телом, так и духом. Может быть, именно так спят феи?

Но изменился не только мой сон. Я все еще могла есть, хотя уже не испытывала голода. Если я ела и пила, то в итоге происходил и обратный процесс — не знаю, делали ли так феи, едва ли можно было кого-то спросить об этом. Впрочем, по моему ночному горшку я точно скучать не стану… Так я жила, не считая дни, и постепенно прощалась с миром людей. А главное, я планировала свой последний миг как человека.

Я распрощаюсь со своей человеческой сущностью в саду — не только потому, что сад нравился мне куда больше дома. В саду мне будет легче встретиться с Аланом. Для этой цели идеально подходил лабиринт — он был отгорожен от остального сада, и в его центре никто нас не увидит. И еще мы с Аланом были там на пикнике.

Именно это я и задумала. Пикник. Пикник, которому не будет равных. Никаких засохших рулетов, предназначавшихся на ужин свиньям. Нет, я устрою великолепное пышное пиршество и в конце, став феей, прекрасной и величавой, не устыжусь того, какие жалкие объедки стоят передо мной. Осуществить задуманное будет непросто, но у меня уже была идея, как с этим справиться.

Кроме того, я старалась незаметно разузнать побольше о мисс Лаванде. В каком-то смысле я стану наследницей этой женщины, и я ни в коем случае не хотела, чтобы меня постигла ее судьба. Мои подозрения, что мисс Лаванда — это миссис Хардинг из моего сна, не подтвердились. Огромного портрета, увиденного мною во сне, не существовало — по крайней мере его не было в потайном коридоре. Там действительно висели выцветшие фотографии, и на одной из них я, присмотревшись, различила женщину из моего сна. То был старый снимок на фоне Холлихока — не знаю, сколько он провисел здесь, но если последние годы мисс Лаванда провела в имении почти одна, то фотографии, на которой были запечатлены все слуги в имении, исполнилось уже немало лет. Тут было достаточно людей, чтобы занять все стулья за столом в столовой для слуг, и никого из них не осталось в доме до наших дней. Холлихок же выглядел в точности как сейчас. По нарядам тоже нельзя было определить, когда же сделали эту фотографию: женская мода очень изменилась в последние десятилетия, но слуги, наверное, еще в библейские времена носили такую же одежду — простую, удобную, аккуратную, темных тонов.

Среди слуг я и увидела миссис Хардинг — вернее, женщину, которая была очень похожа на нее, если не обращать внимания на выцветшие краски снимка. Что-то в ее взгляде показалось мне знакомым — жестокость в суровых черных глазах. А с тех пор, как в моей жизни появились феи, я не верила в совпадения.

Я не могла видеть эту фотографию до того, как мне приснился тот сон, но я уже давно подозревала, что мои сновидения — не обычные сны. Женщина на снимке была одета в черное и стояла в стороне от остальных служанок. Я подозревала, что она была предшественницей миссис Арден — или камеристкой мисс Лаванды.

Наверное, именно она и оставалась с мисс Лавандой до самого конца — старая, озлобившаяся на весь мир. Это соответствовало слухам, которые ходили в Холлихоке. Может быть, мисс Лаванда не хотела марать руки, собирая души. Но был этот снимок сделан до истории с мисс Мармон или после? Что именно случилось тогда? И что произошло с мисс Лавандой?

Может быть, она не знала, что ее служанка делает с детьми, прежде чем их души окукливались в надежде на лучшую жизнь или избавление от мучений. Невзирая на все сны, посланные мне феями — или призраками этого дома, а может быть, душами в куклах, — я еще не до конца разобралась в этой истории и, признаться, была этому рада.

Похоже, Руфусу и Вайолет было все равно, что делали мисс Лаванда и ее служанка и как человеческие души оказались у фей, но Молинье подозревали, что души отомстят им, — более того, эта месть уже началась. Сколько еще душ созреют черными, отравленными ненавистью? И сколько это будет длиться? Я не знала, все ли души одного возраста и им просто нужно разное время, чтобы вылупиться, или же их собирали десятилетиями. И то и другое казалось мне ужасным. Страшно представить себе женщину, за короткое время разрушившую столько жизней, — но не страшнее ли та, рядом с которой дети мрут как мухи или мучаются настолько, что готовы добровольно исторгнуть из себя душу, а она просто занимается своим делом? А как же матери, обнаружившие, что они отдали детей кому-то на попечение, щедро за это заплатив, а дети не выжили?

Мне больше не снилась ни миссис Хардинг, ни мисс Мармон — история не требовала продолжения, мне и так все было понятно. Тем не менее я задумывалась, что же случилось дальше? Может быть, несчастная обратилась в полицию? Или она так стыдилась своего незаконнорожденного ребенка, что предпочла промолчать и не прекратила преступления миссис Хардинг? Сумела бы одна-единственная отважная женщина остановить исторжение душ? Или ее голос остался бы не услышанным? Я никогда этого не узнаю. Но одно я поняла: феи ужасно обошлись с этими детьми — и с их матерями. И только фея сможет хоть в какой-то степени исправить положение. Как человек, я могла мстить, но, как фея, я могла искупить вину.