Вячеслав Бец - Расплата

– Война, пандемия, конец света, ещё какая холера – бабы остаются бабами, – покачав головой, сказал Иван, заметив, каким взглядом Руми окинула Аню перед уходом.

Аня смущённо потупила взгляд, но больше никто ничего не добавил, поэтому о реплике украинца все быстро забыли. Да и как ты будешь заморачиваться женскими дрязгами, когда со всех сторон сыплются предложения наливать?

Быстро выпив ещё по паре рюмок, мужчины выбрали новую, более интересную тему для разговора: кто чем займётся после окончания этой, ещё недавно невозможной в их представлениях, войны. Странно, но ни у одного даже мыслей не возникло, что они могут оказаться на стороне проигравших, поэтому все рассуждали так, будто точно знали, что победят.

– Ты что будешь делать, когда всё закончится? – отрывая зубами кусок курицы, уже слегка заплетающимся языком спросил Толя, обращаясь к Шелковскому.

Тот пожал плечами и задумчиво склонил голову. Новый мир давал не так много перспектив для самореализации, чтобы надолго задумываться над подобным вопросом.

– Не знаю. Наверное, найду себе симпатичную девчонку, наклепаю детей… И буду горбатиться в поле до седьмого пота, чтобы всех прокормить.

– О да, заманчивая перспектива, – прыснул Кот, почему-то взглянув на Аню.

– Ага, – мрачно поддержал его Игорь.

– А ты? – спросил в свою очередь Шелковский.

– Я? Я… – Толя задумался на мгновение. – Надеюсь, всё это никогда не кончится, и я смогу заниматься этим до самого конца.

Взгляды всех за столом сосредоточились на нём. Косарь громко хмыкнул, но ни слова не сказал. Толя вызывающе покосился на него, но тот не отреагировал.

– Тебя что, совсем не смущает, что ты сам можешь закончиться гораздо раньше? – снова захихикал Кот.

– Не-а, – Толик продолжил, но перед тем громко отрыгнул, чем вызвал брезгливый взгляд Ани. – Мы все так уже одиннадцать лет живём и никого ж не смущало?

– Так да не так… – попытался вставить Карданов.

– Так-так, – бесцеремонно перебил его Толик, который становился всё пьянее и развязнее. – Просто раньше, когда тебя смешивали с дерьмом, ты не мог ответить, потому что ответить было нечем, а теперь можешь.

Далее последовало бурное обсуждение его слов, в какой-то момент чуть было не переросшее в драку, которую изо всех сил пытался спровоцировать Толя, но вмешались Бодяга с Андреем и быстро всех успокоили.

Странно, но Косарь в этот раз почему-то не активничал и не пытался занять «эфир», как он частенько делал. Даже на выпады и провокации Толи он почему-то не реагировал. Вместо этого он вместе со всеми потягивал самогон и неторопливо жевал, слушая пьяного Черенко и изучающе поглядывая на Корнеева, который с флегматичным выражением лица сидел на том краю стола, где находились места ушедших в парилку женщин. Скрытный Лёша был куда интереснее Косарю, чем простой, как дверь, Толя.

А вот у женщин в парилке настроение было совсем другое. Рюмки, которые Косарь нашёл в доме, больше походили на небольшие стаканы, а Бодяга наливал от души и очень настаивал, что всем нужно выпить, особенно женщинам. Поэтому Катя, «опрокинув» три такие рюмки, в пока только тёплой, но быстро набирающей температуру парилке начала хмелеть и стала страшно откровенной и болтливой.

Руми наоборот, несмотря на уговоры Бодяги, всё равно пила осторожно и потому выглядела почти трезвой. Про Таню вообще трудно было сказать что-то конкретное – она тихо сидела в своём уголке парилки и в разговор не рвалась. В итоге поначалу болтала в основном только Катя, и то ли из-за алкоголя, то ли потому что они впервые за долгое время смогли, наконец, расслабиться, но ей захотелось вдруг рассказать о себе.

Рассказ был интересным, но малоприятным. Катя поведала о том, как оказалась в этих краях после эпидемии и что тогда видела. Затем рассказала, как впервые столкнулась с произволом вооружённых отморозков, как потом участвовала в партизанской войне против «Степных волков», и как чудом осталась в живых, когда партизаны проиграли.

Большинство её товарищей перебили, а Катя оказалась в небольшом числе тех, кого схватили живыми. Тогда она и пожалела, что не погибла.

– Ублюдки издевались надо мной, били, насиловали. Много раз. Я каждый день благодарю бога, что не забеременела и не заразилась чем-то от них. Даже их шмары иногда участвовали в этих забавах… Долбаные сучки были хуже мужиков и отрывались, как могли, придумывая новые способы, как надругаться надо мной… Шлюхи затасканные…

– Как же ты выжила? – пролепетала Таня.

– Чистое везение. Они как-то раз нажрались больше обычного. Праздник там какой-то был или что-то такое. И как-то так вышло, что одна из тех сучек оказалась не такой, как остальные, и помогла мне сбежать. Только мне одной. Я даже не поверила сначала. Думала, что это ловушка какая-то, что меня убьют при попытке бежать, но всё оказалось взаправду. Она дала мне одежду и немного еды, затем вывела за околицу деревни, и дальше всё было в моих руках. Если честно, то я не думала, что выживу. Слабая, истерзанная… В теле болело просто всё, сил не было долго идти. Сама не знаю, как я сумела добраться к людям. Наверное, ненависть давала мне силы.

Она выдержала короткую паузу и добавила:

– Повезло ещё, что меня не выдали обратно. Я вообще везучая, как видишь.

Таня смотрела на Катю ошарашенными глазами. Сама Катя, увидев это, криво ухмыльнулась и прекратила говорить. Руми всё это время молча слушала её, но смотрела в сторону, и нельзя было точно определить слушает ли она вообще или в очередной раз ушла в себя. Однажды её глаза даже заблестели от набежавших слёз, но поскольку ни Катя, ни Таня не смотрели на неё, то никто ничего не заметил.

– Я… – начала вдруг Руми и запнулась.

Вот теперь на неё обратили внимание, а её потерянный взгляд стал блуждать по парилке. Она переводила его с места на место, словно ища что-то. Катя ещё никогда не видела Руми такой растерянной и потому не сразу поняла, что с ней происходит.

– Меня… Мне тоже…

Она хотела что-то сказать, искала нужные слова, но ей явно было тяжело. Необщительная и замкнутая, сейчас она, наконец, захотела рассказать о чём-то, и Катя не стала ей мешать. Лишь молча ждала, глядя на Руми чуть влажными глазами.

– Меня изнасиловали…

Руми сказала это и содрогнулась, будто испугалась собственных слов. Долгое, очень долгое время она носила это в себе, ни с кем не обсуждая, никому не рассказывая, переживала снова и снова, страдая и подпитывая свою ненависть. Как и для Кати, эта ненависть была её топливом, углём в топке её жизни. Она разжигала внутренний огонь, ведущий Руми к мести всем и каждому, кто имел отношение к ненавистным скотам, надругавшимся над ней.

Катя молчала, Таня тоже, а Руми будто давилась словами. Уже несколько раз она выговаривала несколько слов и запиналась, не в силах продолжить. Что бы она ни собиралась рассказать – это давалось ей нелегко. Наконец, она всё же нашла в себе силы высказать мысль до конца.