Григорий Ярцев - Хроники Каторги: Цой жив еще

Искатель выпрыгнул, как черт из табакерки. Приземлился с кувырком и ринулся на Королеву по образованному тронутыми и наебабами проходу. Превратил жезл в меч и замахнулся. Никто не шевельнулся, особенно Королева - стояла совершенно неподвижно. Цой вскричал и рубанул наискось. Промахнулся. Специально, когда она сменила облик, превратившись в пепельноволосую.

Цой выронил жезл и, пытаясь усмирить сбивчивое дыхание, не верил глазам: перед ним стоял не смазанный образ, а совершенно четкий. В памяти будто открылся давно сросшийся порез и возник момент их первой встречи: он нашел ее прикованной к стене, в темном сыром помещении, по углам которого пища и стуча коготками, бегали крысы. Что-то еще шевельнулось в чертогах воспоминаний, но Цой так и не зацепился за неожиданно возникшие мысли; они растворились так же быстро, как и появились; было что-то еще, что-то важное, но ускользнувшее.

Человек стал иначе ощущать окружающий мир, восприятие легко в прежде незримую плоскость и в ней было жутко неудобно, но все это меркло в сравнении с губами пепельноволосой. Она продолжала молчать, но губы, даже недвижимые, оказались такими чувственными, что захотелось коснуться их своими. Пепельноволосая пахла свежестью и чистотой, и чем-то еще, он точно знал и любил этот запах, но не помнил названия, которое бы помогло прояснить. Руку прожгло болью - это нечистота боролась за тело искателя, напоминая об опасности, но Цой и так не выпускал из мыслей того, что перед ним и сконцентрировал всю свою решимость на воспоминаниях об Аде, ее тепле, тепле, с которым не могла сравниться ни одна наебаба. Их ялик, в котором она омывала его - все осколки воспоминаний, стоило ему вспомнить, угасали против его воли и становились совершенно неважными, будто все случилось не с ним, а с совершенно незнакомым человеком.

Тонкими пальцами пепельноволосая убрала прядь серебряных волос, оголив изящную грудь - не большую и не маленькую, - прекрасную. Цой коротко выдохнул, когда она, взмахнув густыми ресницами, открыла глаза - голубые, как льдинки и такие же чистые; он не знал слова, которым бы смог выразить их красоту.

Она улыбнулась, и воинственность растаяла в нем. Он точно знал, будь он рядом с ней - станет королем мира. Сопровождали заманчивые ароматы, и чем больше себя он отдавал, тем сильнее и приятнее становились запахи. Глаза замаслились от удовольствия.

Разум искателя, целиком все его тело, все внутренние органы и процессы оказались под сильным напряжением и сжатием. Он чувствовал, как его покидают жизненные силы и не мог противиться, не хотел, поскольку получал взамен ощущение удовольствия и эйфоричное чувство того, что сам желает подчиниться Королеве, ведь она несет ему добро и нескончаемое блаженство. Пепельноволосая постепенно и не спеша отключала его сознание, позволяя прочувствовать ту удушающую сладкую мощь, которой овладела в совершенстве, и одновременно давала возможность стать частью этой самой силы.

Мир вокруг угасал, Королева отталкивала реальность, которая ждала искателя, погружая его в пучину того, что может дать сама. Пыталась заключить его в неосязаемую клетку, прутья которой услаждали обещаниями невообразимых удовольствий, наслаждений и того, что он не в силах даже вообразить. Не поддаться таким искушениям - прослыть дураком. Как раз этого искатель не боялся. И о тело разбился мощный натиск, которому не под силу сопротивляться.

Он упал на колени, не желая знать ничего, кроме чуда желания, а она склонилась над ним, играя струнами его энергии, и поддерживала ноготками за подбородок. Каждое касание, каждое движение, дарили невероятное расслабление. Провела и по руке с нечистотой, будто поглаживала ее и благодарила за то, что та привела человека обратно, не позволив Матери проникнуть в него. Глаза пепельноволосой смотрели так, будто видят его настоящего, того, кого он сам давно позабыл.

Цой не сопротивлялся и ждал, что она вот-вот заговорит и он, наконец, узнает ее имя и, быть может, свое. Ждал тот чудный голос, которым с ним говорила Мать. Мать. Искателя не заботило то, как над ним нависла тень Тронутого. Как он продел руку в перчатку, что вспыхнула пламенем. Цой не чувствовал боли, когда огонь коснулся его лба, как не слышал и тошнотворного запаха горящей плоти, шипящей под раскаленной железной рукой. Он ждал ее голоса, имени, но тело ее содрогнулось, и движения повторились: она вновь убрала прядь волос, открыла глаза и опять улыбнулась, сверкнув ровными рядами белых зубов.

Ничего больше Королева вытянуть не смогла и попятилась, увидев, как заживало клеймо на лбу человека, которого не удалось подчинить. Искатель, собрав всю оставшуюся волю в кулак, вогнал его же прямо в пасть наебабе, проломив ряды зубов, и облик посыпался разбитым стеклом. Выдернул руку и ударил еще, брызнула кровь; ее же выбитые клыки изрезали пасть и глотку.

Остальные пепельноволосые потеряли привычный облик и их акульи пасти, окаймленные острыми, как иглы, клыками, разомкнулись от ярости и ужаса. Тронутый спешил помочь Королеве, а Цой наносил удар за ударом пока колодцы глаз Королевы, на дне которых плескалась сияющая мерзлота, не угасли насовсем. Искатель бил Ла вара Вакхру головой о пол, когда его пронзило копьем, но не остановило - он ударял вновь и вновь и не перестал, даже когда голова Королевы раскололась надвое, как сухое полено. Тронутые продолжали вонзать в него копья, пока он не завалился, став похожим на ежа.

Двести пятнадцать, - число пришло в сознание вместе с визгом и криками. Цой поднялся в самой гуще бойни: на пики, которыми его закололи, тронутые насаживали хрупкие тела наебаб, покрытые оспинами, из которых сочились какие-то блестящие капельки отвратительного вещества. Догоняли и тех, кто пытался бежать, и копья вонзались им в спины. Не все упивались расправой. Молодые отрешенно и с ужасом наблюдали за происходящим, сжимая волосы на головах в кулаки. Сам Тронутый, как и многие другие, рыдал посреди хаоса, скрывая лицо в ладонях и только те, что оказались сильнее духом, вскрикивали и со слезами на глазах наносили фатальные удары копьями, рубили тесаками по давно умершим телам наебаб за то злодейство, что совершили сами.

Искатель схватил жезл, разделил его на клинки и сам зарубил с десяток вакхра, что носились по гнездовью, как угорелые. Конечности летели во все стороны, разбрызгивая фонтаны крови праздничным фейерверком, а когда все закончилось, и бледные тела лежали в лужах темной крови, он, как и все остальные, почувствовал возвращение Матери. Мышцы расслабились, и наступил покой.

Тронутые стояли опустошенным и оглядывались так, будто впервые видели гнездовье, которое служило пристанищем долгое время. Другие втягивали в себя Мать так, будто вдыхали совершенно новую, прежде невиданную жизнь, и все же прошлое не оставит их, будет преследовать до самой смерти, а клейма на лбах - даже после, - напоминать об ужасах, что наебабы творили их руками.