Захар Петров - Муос: Чистилище

— Значит, мне нужно обратить в ленточники кого-то из медперсонала Госпиталя: он будет страховать меня на случай разоблачения и заменит меня, если со мной что-то случится…

— А ведь можешь, когда захочешь… Скажу тебе больше — этот кто-то был обращён одним из первых, если не самым первым… Ищи, следователь, соратника Вась-Вася среди врачей Госпиталя, которые были им прооперированы семь-восемь лет назад.

— Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Только бы дойти! Только бы дойти! — повторяла Даша, задыхаясь от бега. — Мы дойдём с тобой, мой хороший, дойдём, ты только подожди, подожди немножко… Всё будет хорошо!..

Лёгкие были словно засыпана металлической стружкой от непривычно частого дыхания. Боль в боку, словно разбухший шипованный шар, сковывала тело. Непривыкшие к бегу ноги становились ватными, и лишь усилием воли их удавалось переставлять. Сердце, казалось, выпрыгнет из груди. Даша почти теряла сознание, и весь организм, повинуясь человеческому инстинкту, требовал немедленно остановиться, отдышаться, отдохнуть. Но Даша не могла этого сделать — то, что она несла в себе и к чему обращалась в последних мольбах, было дороже всего. Червь ещё семь лет назад полностью подчинил себе Дашу. Безмозглое существо, присосавшись к спинному мозгу девушки, умело только одно — посылать несложную комбинацию нервных импульсов в кору головного мозга, которые сплетением мозговых клеток расшифровывались примерно так: «Я здесь, у тебя в шее! Я — всё для тебя! Ты должна заботиться обо мне и таких, как я! Наша жизнь и наше размножение — самое важное для тебя!». Червю было достаточно забросить эту фальшивую идею на вершину иерархии человеческих инстинктов, идей и желаний. И оседланный паразитом человек жертвовал всем, задействовал все свои физические и психические силы, весь свой интеллект на выполнение новой установки. Червь не причинял особого ущерба человеческому организму, в отличие от болезнетворных вирусов, бактерий или обычных человеческих глистов. Он подчинял волю, и это было куда страшней: от любой болезни был шанс исцелиться или хотя бы оставаться человеком оставшиеся до ухода в мир иной месяцы, дни или часы; обращённый же в ленточника переставал существовать как личность, становясь умным придатком неразумного червя.

Правда, заражённый червем человек не считал заражение рабством. Наоборот, субъективно он себя считал безмерно осчастливленным, согретым псевдолюбовью к своему «хозяину». Так и Даша, медицинская сестра хирургического отделения Госпиталя, делила свою жизнь на два периода. Её воспоминания до рождения ребёнка теперь были окрашены тоскливым сумраком одиночества. Детство на Немиге, школа, а по вечерам — занятия с отцом, бывшим американским рабом, всеми силами пытавшимся вытолкнуть дочь из беспросвета обыденной жизни, и потому заставлявшим её беспрерывно зубрить науку, чтобы быть лучшей в школе. Отец не дождался поступления дочери на курсы медсестёр при Госпитале — умер за два месяца до того, как она ушла с голодной Немиги. Курсы, Госпиталь и Альберт. Какими глупыми и пошлыми теперь казались эти их встречи с Альбертом, фальшивим и ничего не значащим то, что они называли любовью. Как смешно вспоминать их выдуманное счастье в тесной каморке, выделенной молодой семье специалистов. Потом девять месяцев тревожного ожидания чуда… Чудо произошло, но оно было связано не с рождением ребёнка, а с тем, что подарил ей Вась-Вась. До этого своего руководителя Вась-Вася она немного побаивалась, он ей казался каким-то странным после этой истории с его похищением на Борисовском Тракте, замкнутым и сосредоточенным в себе. Говорил он с ней кратко и только по работе, да при этом смотрел всегда куда-то мимо, как будто Даша была для него невидимкой. И только на девятом месяце её беременности он неожиданно ласково обратился к ней:

— Как твоя беременность, Дашенька?

Даша немного опешила от такой учтивости доктора. Но потом, конечно, заговорила о своих тревогах; о том, что и где ей болит. У рожавших подруг и акушера-гинеколога её страхи вызывали улыбку; они заверяли, что всё это ерунда, так бывает у всех беременных. Но доктор разделил её тревоги и неожиданно предложил её осмотреть. После осмотра лицо доктора стало озабоченно серьёзным. Он настоял на проведении кесарева сечения.

Когда она пришла в себя, то не сразу поняла, что с ней. От двухсуточной опийной анестезии ломило тело, болел шов от пупа к паху; по непонятной причине ужасно болела и распухла глотка, как будто кто-то вогнал туда большой гвоздь. Но всё это перекрывало необъяснимое ощущение присутствия чего-то постороннего внутри; вернее, кого-то. Причём это присутствие не пугало, а наоборот, действовало успокаивающе, как будто этот кто-то знал о страданиях Даши и всеми силами хотел ей помочь. Это присутствие не снимало, но как бы отводило в сторону страдания Дашиного тела, акцентируя внимание на себе самом — таком прекрасном и беззащитном.

В палату вошёл Вась-Вась. От былого безразличия к девушке не осталось и следа, он смотрел на неё с отеческой любовью. Доктор сразу же, не подбирая слов, объяснил причину произошедшей в Даше перемены. Он даже не скрывал, что необходимость операции была им выдумана, что её целью было лишь вживление хозяина, что ребёнка после операции он умертвил, так как пока что он будет лишь помехой. Ещё не до конца уничтоженные человеческие эмоции пытались в Дашином сознании представить чудовищным то, что говорит доктор, и пока что сопротивляющийся разум выводил картину неправильности происходящего, но ни двигаться, ни, тем более, кричать Даша сейчас всё равно не могла, да и не хотела. Хотелось отбросить эти грустные мысли и полностью сосредоточиться на этом новом источнике эмоций, ласково пульсирующем между её шейных позвонков.

Доктор часто её навещал, не столько, чтобы оказать медицинскую помощь, сколько для того, чтобы обучить её пребыванию в этом мире в новом качестве. Каждый приход доктора вызывал в ней массу положительных эмоций — ведь доктор тоже был цестодом [24] Cestoda — ленточный червь. (лат.) — так на латинский манер теперь называли себя носители хозяев. Слишком некрасивым и опошленным недавней историей Муоса было слово «ленточники». Её законный супруг Альберт, наоборот, вызывал у Даши лишь отвращение — недаром цестоды именовали людей, в которых не вселены хозяева, «дикими». Первое время перемену в своей супруге он пытался объяснить стрессом, вызванным родами и смертью ребёнка. Ничего не изменилось, когда Даша вернулась в их квартирку. Его присутствие, а тем более, попытки прикоснуться к ней вызывали лишь приступы отвращения. Поэтому почти всё время Даша проводила в Госпитале. Сам Вась-Вась, ставший вскоре её любовником, настаивал, чтобы Даша усилием воли заставляла себя не уклоняться от близости со своим мужем.