Захар Петров - Муос: Чистилище

— Но яко разбойник вопию, во Царствии Твоем. Аминь. Приидите причастники, вкусите Святых Даров.

Вера помнила эти слова, которыми литургия заканчивалась. Поэтому она теперь решилась войти в расширение коллектора, едва освещаемого одной лучиной. Но никакой паствы она не увидела, здесь не было никого, кроме одного маленького худого мужчинки с редкой бородой и в изодранной грязной рясе. Он стоял с церковной чашей в руках и испуганно смотрел на подходившего к нему человека в униформе. В незнакомом священнике происходило какое-то внутреннее борение, по результату которого он ложкой зачерпнул часть содержимого чащи, быстро это съел и смешно насупившись, неуверенно заявил, не глядя Вере в глаза:

— Вот теперь я готов: я не раз малодушничал, но больше это не повторится! Да, теперь я открыто заявляю: я — священник, монах Монастыря Святой Елизаветы, наверное, последний из оставшихся в живых и уж точно последний из живущих на свободе. Я успел совершить литургию, и теперь можете делать со мной, что хотите, — я принимаю венец мученика.

— Да нет у меня для вас никакого венца — не за этим я сюда пришла.

— А за чем? — растерялся священник.

— Не знаю, — честно ответила Вера, а потом, чтобы успокоить этого перепуганного дядьку, чуть-чуть соврала. — Я мимо проходила, а тут слышу, кто-то молитвы читает, заинтересовалась вот, решила послушать.

Похоже, мужчина поверил, что опасаться Веру не стоит, успокоился и немного помолчав сказал, не то обращаясь к Вере, не то к самому себе:

— Вот ведь мелочная и трусливая душонка! Сколько раз продумывал я этот момент истины, когда придут меня забирать. Настраивал себя принять с радостью и отвагой воина Христова предуготованные мне Господом испытания. Хотел уподобиться разбойнику распятому, на кресте испросившего прощения за грехи смертные. А увидел опасность, перепугался до полусмерти, чуть убегать не стал, вместо того, чтоб радоваться шансу мне дарованному. А узнав, что не за мной пришёл этот путник добрый, обрадовался радостью предательскою, что не надо мне входить в сонм святых великомучеников. Вот ведь…

— Вы службу вели сами для себя? — прервала Вера непонятную исповедь.

— Нет здесь больше никого. У меня маловерного не хватает смелости пойти в поселения и провести службу пред людьми, там живущими. Вот и творю, прячась от всех. Сам себе служу, как ты сказала. Хотя… А ты давно, дочка, здесь?

— Почти час.

— Так ты слышала? Всю службу слышала? — с непонятной радостью спросил священник.

— Наверное, да.

— А ты крещёная хоть?

— Крещёная. Вот и крестик есть у меня, — указала Вера рукой чуть ниже шеи.

— Вот ведь радость-то какая. Так ты, поди, христианка православная! И в литургии считай поучаствовала. Может быть, потребность в причащении испытываешь? Не всё ж мне одному Святые Дары поедать?

Вера пожала плечами:

— Да не знаю … Я вроде бы не за этим сюда шла, дядечка…

— За этим! Раз ты, крещёная, сюда зашла, да ещё и всю литургию выслушала, значит только за этим! — восторженно возгласил священник тоном, не терпящим никаких возражений, а затем совсем смелым голосом добавил: — И я не дядечка тебе никакой. Отец Андрей я. Быть может, по сути жизни такого величания и не достоин, но официально меня сана никто не лишал, поэтому, если не трудно, называй меня так. И не сомневайся в том, что тебя Господь сюда неспроста привёл. За три года тайных литургий в Монастыре ко мне никто не приходил! Никто! А я надеялся непонятно на что, ждал непонятно чего, свою трусливую душонку заставлял во всеуслышание службу воскресную справлять еженедельно. И тут появляется дева со светлым лицом, пусть и со столь воинственным видом. Вот теперь я знаю, для чего всё это было. Не сомневайся — за причастием ты пришла. Вот только исповедаться прежде надо.

— Так я не знаю, в чём мне исповедаться, — задумчиво ответила Вера. — Я не могу разобраться, что делала правильно, а что нет.

— А раз сомневаешься, то кайся на всякий случай и в грехах, и в тех поступках, в правоте которых сомневаешься. Грехи тебе Господь непременно отпустит. А то, что грехом на самом деле не было, так и вреда от покаяния в том не будет.

Вера подумала, что слова священника резонны…

После исповеди и причастия Вера и отец Андрей ещё несколько часов сидели рядом на ветхой лавочке и разговаривали, отвлекаясь только на то, чтобы заменить лучину.

Отец Андрей сетовал на то, что ему, в отличии от Веры, исповедаться некому, потому что он не знает, остались ли ещё священники в Муосе. А Вера рассказала ему про того священника, который стал каторжным другом Вячеслава. Но вместо того, чтоб обрадоваться, отец Андрей начал рыдать:

— Горе мне, малодушцу проклятому! Горе мне, отступнику иудину! Стенают братья мои в застенках каменных, муки адские за веру принявши! А я бегаю от чаши мне уготованной, прячусь от пути верного, страдальческого…

Когда священник немного успокоился, он начал рассказывать о том, что явилось причиной его душевных стенаний. Он был выходцем одного из дальних независимых поселений. Когда руководитель дал команду собираться и переходить на другое место, подальше от наступавших ленточников, в поселение пришёл Присланный. Образ монаха, говорившего необыкновенные вещи, запал в душу юного Андрея. По возрасту он мог не идти на Великий Бой, но романтика и желание свершить яркий подвиг заставили его напроситься в маленький отряд из пяти боеспособных мужчин, которых повёл в Большой Гараж руководитель поселения. Но оказавшись на этом поле битвы, Андрей увидел огромное полчище ленточников, и неуправляемый страх парализовал его волю. Он стоял на самом правом фланге войска землян и, когда начался бой, незаметно юркнул в небольшую нишу в стене, сел на пол и, привалившись к стене, прикинулся умершим или потерявшим сознание. Это не было удивительно, потому что ещё до прямого столкновения от постоянно пускаемых ленточниками арбалетных стрел и от удушья в возникшей давке многие были ранены, теряли сознание или погибали.

Когда земляне выдавили из Гаража и кинулись преследовать отступавших ленточников, Андрей вылез из своего укрытия. От открывшейся его глазам картины Большого Гаража, залитого кровью и заваленного трупами, на которых шевелились и кое-где ползали стонущие, кричащие, плачущие и зовущие на помощь раненные, на Андрея накатила повторная волна страха. Он бросился бежать, не обращая внимание на врачей, просящих у него помочь с раненными. Споткнулся о раненного, упал в лужу крови, быстро поднялся и побежал дальше.

Он не помнил, как добрался в своё поселение, как его встречали перепуганные земляки. У него отнялась речь, он впал в ступор, и поселяне отнеслись с пониманием к состоянию юного героя, которому пришлось убить множество врагов, кровью которых был залит весь его комбинезон. Приходить в себя он начал через несколько дней, когда поселяне собрались помянуть тех, кто не вернулся в их поселение с Великого Боя, а это были все, кто ушёл, кроме Андрея. Позор собственной трусости, предательского бегства с поля боя, выдавил прежний страх, испытанный в Большом Гараже. Когда кто-то из подвыпивших стариков попросил его рассказать, как погиб его сын, Андрей выбежал из-за стола, на глазах недоумевающих земляков открыл входной люк их бункера и убежал оттуда навсегда. Он не мог там жить и каждый день смотреть в глаза этим людям, которых предал, спасая свою шкуру.