Захар Петров - Муос: Чистилище

— Да, по другой, — быстро ответил отец Андрей, ожидая, что у него сейчас начнут выяснять, какая же это причина, и тем самым дадут возможность объяснить эту нелепую ситуацию.

Но никаких других вопросов не последовало, их заменило негромкое хихиканье прихожан, да произносимые вполголоса комментарии касательно «другой причины» ночного посещения красивой голой женщиной кельи монаха. Отца Андрея арестовали — это, может быть, было и к лучшему. Ему, во всяком случае, не пришлось наблюдать, как две трети паломников демонстративно ушли из Монастыря, проигнорировав участие в праздничной службе. Они разошлись по своим поселениям и рассказали другим о том, что чтившийся до сих пор как святое место Монастырь стал вертепом разврата, где монахи растлевают молодых послушниц. И это известие, как снежный ком, начало обрастать надуманными подробностями, забросив в души многих верующих сомнения, а в умы сомневающихся — отличную причину, чтобы отказаться от веры и «жить как все».

Конечно же, причиной ареста отца Андрея явилось не мнимое нарушение им монастырского устава. Следователь его допросил по поводу взаимоотношений с Софьей, осведомлённости о её деятельности, направленной на вербовку членов какой-то подпольной организации, готовящей восстание против Республики, о попытках его склонить к подобной деятельности. Но услышав только отрицательные ответы, следователь потерял к нему всякий интерес. После этого армеец отвёл его с завязанными глазами в психологическую службу Инспектората, где с ним в течение нескольких часов беседовали два инспектора-психолога. Отец Андрей с трудом помнит, что происходило в кабинете психологов. Он ещё с момента злополучного выхода из кельи пребывал в состоянии какой-то прострации, ощущения нереальности происходящего. После общения с инспекторами его личность была полностью уничтожена, он и сам был почти убеждён, что Софья оказалась в его келье «не случайно» и что совратил её именно он. В этом полуприбитом состоянии ему надиктовали текст, который он написал своим красивым почерком, и отправили в соседнее с Монастырём поселение. Толком не понимая, что с ним происходит, он передал администратору поселения письмо с сопровождённым угрозами нелепым утверждением монастырской братии о том, что засаженное жителям этого поселения картофельное поле отныне принадлежит Монастырю. В памяти отца Андрея запечатлелось недоумение на лице приветливого администратора и бывшего капеллана, который раньше часто приходил в Монастырь на церковные службы, беседовал лично с отцом Андреем и внимательно слушал его проповеди, а теперь получил от проповедника этот жёсткий ультиматум.

Вернувшись в Монастырь, он прошёл мимо встретивших его молчанием монахов, мимо своей кельи и забился в самый дальний угол — за выгребной ямой. Постепенно морок проходил, и он с ужасом стал осознавать, какая катастрофа произошла с ним. Просидев день или два в вонючем углу, он услышал какой-то шум из жилой части Монастыря. Неохотно подошёл ближе и в свете факелов увидел пятерых или шестерых крепких мужчин, в очередной раз выгонявших монахов и мирян из своих жилищ. Настоятель твёрдо, но без злобы и раздражения, потребовал от незнакомцев отчёта в том, что здесь происходит. Один из мужчин начал выкрикивать бессвязные обвинения по поводу какого-то захваченного поля и устроенной монахами резни в соседнем поселении. Ещё не понимая всего до конца, отец Андрей стал улавливать какую-то связь между тем письмом, которое он относил в это поселение, и приходом карателей из него. И конечно же, ему надо было выйти из своего укрытия и сообщить это, но ноги не двигались и его челюсть свело. А каратели уже делали быстрые взмахи мечами, породив отчаянный вопль толпы, бросившейся бежать. Убивали они только монахов, тех, с кем отец Андрей столько лет делил трапезу. Он должен был выйти, должен был принять смерть со всеми, но, как и тогда, в Большом Гараже, ужас сковал его тело, и он не мог пошевелиться.

Когда Монастырь обезлюдел, он не стал хоронить погибших братьев, не отпел их и даже к ним не подошёл — он бросился бежать из Монастыря, боясь, что эти изверги вернутся и подвернут его одной участи с погибшими.

Гонимый страхом смерти и боли, он бежал по Муосу. Здравые мысли из его головы были вытеснены животным ужасом. Лишь кое-когда изредка он пытался потянуть на себя одеяло спасительной Иисусовой молитвы, но повторив её два-три раза, он снова заменял её бессмысленным подсчётом шпал в туннелях и поворотов в ходах. И в какое поселение он бы ни пришёл, везде его встречали насмешки, презрение и даже открытая агрессия. По Муосу прокатилось две волны охлаждения к православным истинам. Первая часть паломников, ушедшая из Монастыря после прилюдного извлечения из кельи монаха голой женщины, разнесла весть о царящем в обители разврате. Другие — бежавшие после нападения дружины из соседнего поселения — об алчности монахов, позарившихся на чужие угодья, и справедливом воздаянии им. Одна частая прихожанка Монастыря — жена администратора поселения, в котором он пытался найти покой и пищу, сунув в его руки две печёные картофелины, озираясь по сторонам, без особой теплоты в голосе, а больше с каким-то пренебрежительным сочувствием, сообщила:

— Вы бы, батюшка, не ходили по поселениям. Инспекторат разыскивает священников по всему Муосу. За то, что там было у вас, всех арестовывают и отправляют на каторгу…

У него не оставалось другого выбора, как вернуться в Монастырь. Благо здесь был скрытый склад продуктов, главным образом, сушёного картофеля, который монахи держали на «чёрный день». Учитывая, что потребителем припасов был он один, ему хватило их надолго. Но вскоре Республика попыталась создать на месте Монастыря светское поселение Новая Немига. Отцу Андрею приходилось прятаться от новых обитателей разрытого коллектора в окрестностях поселения, лишь иногда ночью пробираясь к складу, так и не замеченному новыми жильцами, чтобы пополнить свои припасы. Несколько раз новонемиговцы замечали оборванного монаха, быстрой походкой движущегося по их поселению. И это ведение вселяло в них суеверный страх. А через полтора года они ушли, оставив Монастырь пустым. Отец Андрей вернулся в свою обитель и так тут и жил один. Он ел, пил, спал, молился, совершал сам для себя церковные службы, но так и презирал себя за свою трусость. Он решил, что единственным правильным поступком для него будет выйти к людям, заявить, что он священник, и проповедовать им, несмотря на насмешки, угрозы, побои и возможный арест. И каждый раз всё та же трусость заставляла отложить исполнение этого решения на следующий день.

— Вот, вроде бы как исповедался, и чуть легче стало, — со вздохом завершил свой рассказ отец Андрей. — Видишь, мы с тобой оба убийцы, только ты не знала, поступаешь ли правильно, а я не сомневался, что, спасая свою шкуру, творю зло. Моё зло — осознанное.