Сергей Лукьяненко - Три дня Индиго [СИ]

— Вот такие штуки — это кошмар и примитив. Смотреть противно.

— Почему вы ничего не рассказываете людям?

— А зачем вас пугать? — спросила Наська хмуро. — Вам лучше не знать.

— Мне-то ты рассказываешь.

— Ты почти свой.

Она вздохнула и на миг прижалась головой к моему плечу. Добавила:

— И Дарина тебя любит. Тебе можно рассказывать. А ты расскажешь кому-то?

— Нет, — признался я. — Зачем… пугать.

— Вот!

Штора качнулась, вышла Милана. Была она бледная и как-то очень натянуто улыбалась, неловко стягивая перчатки. Пальцы у неё скользили, перчатки были в чём-то липком. Мы, не сговариваясь, кинулись к ней, Наська перемахнула через прилавок в прыжке, я перебрался следом.

— Ты как? — спросил я.

— В обморок не упаду, — ответила Милана. Помедлила. — Наверное. Правильно я на врача не пошла учиться…

Они скинула перчатки в пакет, который мы отвели для мусора. Туда же отправила и халат. Я полил ей воды на руки, подождал, пока она яростно их оттирала над тазиком.

— Это… ну, неприятно… — пояснила она. — Одно дело, когда смотришь в микроскоп. Другое… ну… Елена сказала, что они справятся сами. Лихачёв — кремень. Ещё и подсказывает… Максим, у тебя нет сигарет?

Я покачал головой.

— Не подумай, я не курю… — виновато сказала Милана. — Ну, постоянно чтобы — не курю. Сейчас только вот.

— В моём пиджаке посмотри, — крикнул из-за занавеса Лихачёв. — В правом кармане. Только учти, у меня настоящие, не электронные. И крепкие.

Милана виновато глянула на меня, я махнул рукой и сам достал ей сигареты полковника. Как-то не время сейчас было лекции ей читать.

Она порывалась выйти, но я велел ей сесть на стул у двери и курить там. Однажды при мне в Комок вошёл сёрчер с сигаретой, Продавец даже слова ему не сказал. И дым вытягивало мгновенно, здесь сильная вентиляция.

Я подождал, пока Милана справилась с зажигалкой и закурила. Делала она это по-прежнему неумело.

— Вы что-то… посмотрели? — спросил я, стоя рядом.

— Нет ещё. Сейчас Елена смотрит… сердце… — Милана глубоко затянулась. — Давай не об этом, а? Как у тебя дела?

— Нормально. А что не звонила?

— Учёба, — неубедительно сказала Милана. — Дел по горло, да… — И тут же, испортив даже эту отмазку, спросила: — Как у вас с Дариной, всё в порядке?

— Хорошо, — сказал я.

Повисло неловкое молчание.

— Вы на меня не обращайте внимания, — сладким голоском сказала Наська. — Я всё понимаю, это взрослые отношения.

Милана вымученно рассмеялась.

— А ты как, непоседа?

— Расту, — подумав, сказала Наська. — Думаю о жизни. Решила начать писать стихи.

— Умница, — одобрила Милана.

И тут из-за занавеса вышел Лихачёв.

Сказать, что у него был озадаченный вид — мало. Он был растерян и, кажется, даже слегка испуган.

— Что такое? — дёрнулся я.

— Максим, такое дело… — Лихачёв скривился. — Эта… Татьяна… не человек.

Он, крякнув, перебрался через стойку. Подошёл, забрал у Миланы свои сигареты, тоже закурил.

— На вид обычная женщина, — сказала Милана осторожно. — Даже красивая женщина.

— Ну да… И документы у неё нормальные, и в сумочке ничего подозрительного. Елена говорит, что сердце нечеловеческое. Там две дополнительные камеры.

— Шестикамерное? — удивилась Милана.

— Три предсердия, три желудочка. Дополнительная вена и артерия, кажется, идут прямо к мозгу. Мы ещё глянули быстро мышцы — Елена говорит, что такого вообще в природе не бывает. Какой-то особый тип мышечной ткани, надо смотреть под микроскопом, но… В общем… там у неё словно всё улучшено. Понимаете?

— Она Прежняя, — сказал я, холодея.

— Да, — кивнул Лихачёв. — Я это допускал. Но не думал, что они так отличаются внутри.

— Я готова помогать, — решила Милана, покрутила головой, ища куда бросить окурок. — Если так, то я готова. Я как-то сразу перестала её жалеть!

— Подожди, надо понять, что делать, — сказал Лихачёв. — Убитый Продавец — уже плохо. Но его соплеменники хотя бы разрешили вести следствие и проводить вскрытие! А тут — убитый Прежний. Я не знаю, что делать.

— Официально их как бы нет, — заметил я.

— Но мы как минимум одного знаем, — Лихачёв вздохнул. — И пусть даже Прежним теперь запрещено убивать людей, он и в своей человеческой должности может нам жизнь превратить в ад!

— Вас с работы вытурят, — кивнул я.

— Меня с работы, Милану из института, при желании найдут и тебя за что посадить, и как близких зацепить… — Лихачёв покачал головой. — Ребятки, я не хочу вас подставлять. Эта женщина — не преступник, а тоже жертва. Я велел Елене привести её в порядок, насколько возможно. И надо… — он помедлил, — звонить Ивану. Ты помнишь его прямой номер?

Я кивнул.

— Так будет быстрее, — решил Лихачёв. — Мне-то придётся продираться через секретарей. Позвони. Расскажи без деталей, что случилось. Пусть забирают тело.

Я подумал, не связаться ли вначале с Продавцом.

Потом подумал, что неприятностей, связанных с Иваном, будет куда больше.

— Хорошо, — сказал я. — Позвоню.

— Давай, Максим, — подбодрил Лихачёв. — Влезли же мы в дерьмо по уши… Извини, Милана, что тебя вытащили.

Милана пожала плечами и ответила:

— Ничего. Если честно, мне эти недели было как-то одиноко и пусто. Наверное, подсела на адреналин.

Я глянул на Наську, взглядом велел ей оставаться (впрочем, она-то была явно в восторге от происходящего) и пошёл к двери.

Открыл и замер.

Перед дверью стоял худощавый мужчина лет сорока, в дорогом костюме, в дорогих очках, интеллигентного и одновременно начальственного (а это редко бывает) вида.

Похоже, он давно уже тут стоял, терпеливо ожидая, пока кто-нибудь выйдет.

— Здравствуйте, — сказал я. — Как раз собирался вам звонить.

Иван уставился на меня, на мгновение на его лице промелькнула несвойственная Прежнему растерянность. Потом он кивнул, вновь обретая иронично-пренебрежительный вид.

— Проходите, — помедлив, продолжил я.

В конце концов, ведь Иван был во всё посвящен. Так что разрешение Продавца формально касалось и его.

— К сожалению, войти я не могу, — ответил Иван, оглядывая дверной проём. — Мне, видишь ли, достаточно сделать шаг внутрь, чтобы умереть…

Он с явным интересом заглянул в Комок, сдержанно улыбнулся Лихачёву.

— Здравствуйте, полковник! Привет, девочки! Приятно видеть знакомые лица. Но говорить придётся через порог. У вас стульчика не найдётся?

Я принёс и передал через порог стул.

Иван покачал головой, забирая его, сказал:

— Ты зря боишься.

Я лишь пожал плечами. «Бояться» — слишком сильное слово. Но я предпочёл бы оставаться там, куда Иван войти не может.

Набережная была удивительно пустынной, ни одной машины, ни одного пешехода. Похоже, её перекрыли? С другой стороны, через Водоотводный канал, то и дело мелькали автомобили.