Сергей Лукьяненко - Три дня Индиго [СИ]

— А этот гель может поддерживать жизнь? — я ткнул пальцем в голову Продавца.

— Наш не может. У Продавцов — кто ж их знает?

Лихачёв взял со стола сверло, ткнул в пробоину. Подцепил комок геля, потянул — тот растянулся длинной синей соплёй. Полковник посмотрел на неё с отвращением. Сказал:

— Я всю жизнь мечтал, что нам попадётся какой-нибудь инопланетный артефакт. Мы его изучим и… — он не стал заканчивать, но всем было понятно и так: «Сможем выгнать пришельцев к чёрту». — И вот лежит артефакт. Артефактище! Дохлый инопланетный киборг. Ну и что с того?

— Не любите вы их, — сказала Елена.

— Все они одним дерьмом мазаны, — скривился Лихачёв. — Я себя чувствую полинезийским дикарём, к которому на остров упал военный самолёт. И вот он пытается его изучать, детальки отрывает, обшивку царапает, керосин пробует на вкус, патрон случайно открыл и тупо смотрит на порох… А от него всё племя ждёт, что он сумеет понять, как эта железная птица летала.

— Никто от вас ничего не ждёт, полковник, — отчего-то я разозлился.

— Как это «не ждёт»? — возмутился Лихачёв.

— Вы только извините, пожалуйста, — сказал я. — Но вы человек старшего поколения. Вы привыкли к тому, что везде и всегда есть какая-то сверхзадача. Общая цель. Идеология. Глобальные планы.

— А их нет? — ледяным голосом спросил полковник.

— Извините, — повторил я. — Но их нет. Может, у коммунистов были когда-то, они верили в дружбу народов и пролетариат. И у капиталистов, когда люди верили в конкуренцию и инициативу. Но потом мы всё просрали. И коммунизм, и капитализм. В России коммунизм превратился в пародию на капитализм, а в других странах капитализм — в пародию на социализм. Вот никаких идеологий и не осталось, только жить от рождения до смерти, желательно получше.

— Что за чушь ты несёшь, Максим! — обиделся Лихачёв. — Всегда есть идеалы и цели!

Он даже очки снял и очень неодобрительно на меня глянул.

— Какие? — спросил я. — Религия? Их много, после Перемены стало ещё больше, все верят в своё и ненавидят чужое. И вообще, религию придумали Прежние, чтобы людей держать в узде. Неужели вы этого не понимаете? Ну, ещё космос был. Маск, помните, такой? Всё обещал на Марс людей отправить, только даты переносил. А где он сейчас? Космоса нет. Даже спутниковая связь накрылась. Спутники-разведчики остались, да? Которые капсулы с фотографиями на парашютах сбрасывают. Лунное кольцо сфоткали с внешней стороны, вот и все научные успехи. Пилотируемую космонавтику Инсеки запретили… Остались только маленькие идеалы, игрушечные. Для личного употребления.

— Лена, ты слышишь? — спросил Лихачёв. — И это ведь из лучших представителей молодёжи!

— Слышу, — Елена вздохнула. — А ты можешь ему предложить идеалы?

— Могу, — Лихачёв кивнул на мёртвого Продавца. — Разобраться в этой дряни. Узнать, как Земле освободиться!

— Да разве я против, — согласился я. — Только про дикаря и самолёт вы сами сказали.

Лицо полковника побагровело.

— Сам-то ты ради чего живёшь, Максим?

— Не ради чего, — поправил я. Даже не знаю, почему так завёлся полковник и почему стал заводиться я. — Ради кого! Я живу ради мамы с папой, чтобы они могли делать вид, будто всё в мире нормально. Ради Дарины, у неё никого больше нет на свете. Ради Наськи, ей хочется быть обычной девочкой. Ради Миланы тоже… ну и пусть у нас не сложилось, но мы друзья и даже больше! Ради всех своих друзей-приятелей! Ради Виталия Антоновича, ради Василия, ради Елены, и ради вас, полковник, тоже! Что, мало? Ну так чем могу!

Наступила тишина.

— Мальчики, не ругайтесь, — попросила Елена. — И тебя, Игорь, это касается в первую очередь.

Блин, а я даже не удосужился узнать, как зовут Лихачёва! Он для меня всё время был либо по званию, либо по фамилии. Слишком уж старый и суровый.

— Мы не ругаемся, — сказал я. Подумал и добавил: — Извините, полковник. Нервы. Но я правда такой, какой я есть.

— Тоже извини, — ответил Лихачёв. Крякнул. — Да, я старый упрямый пень. И верю в идеалы. Таким, наверное, и помру.

Мы виновато улыбнулись друг другу.

Милана внезапно обняла меня за плечи и сказала:

— А вы всерьёз его слова не принимайте. Да, Максим такой. Мы все такие. Мы не верим ни во что. Но это не значит, что не хотим поверить.

— За себя говори, — мрачно сказал я.

Милана рассмеялась и растрепала мне волосы.

— Вот, такая бука…

Получилось как-то слишком интимно. Милана быстро и виновато убрала руку.

— Тебе повезло, что Наськи нет, — я аккуратно отодвинулся. — Она бдит!

Полковник вздохнул. Спросил:

— Ну что, будем ковырять дальше? Может, засунуть в него эндоскоп?

Мы уставились на корпус Продавца.

— Хорошая мысль, — без энтузиазма заметила Елена. — У нас нет эндоскопа? Заказать?

Лихачёв посмотрел на Продавца. Спросил:

— Ну что, больной, обследоваться будем?

И похлопал по щеке.

Веки Продавца дрогнули и открылись.

— Мать твою! — рявкнул Лихачёв, отшатываясь.

Я тоже отступил на шаг, запустил руку за пазуху, нащупывая пистолет.

— Кто здесь? — спросил Продавец.

Это было так нелепо, что даже жуть происходящего рассеялась.

— Мы друзья, — сказал Лихачёв, мучительно скривившись. — Не волнуйтесь. Нас вызвал ваш коллега.

— Какой коллега? — голова дёрнулась, повернулась влево-вправо. Я увидел расширенные зрачки, слепо мечущийся взгляд. — Какой ещё коллега? Димка Артюхов, ты?

Милана зажала ладонью рот, явно давя крик.

— Успокойтесь, — сказал Лихачёв. — Всё в порядке, я полицейский, рядом врач.

— Какой ещё полицейский? — голова дёрнулась, пытаясь приподняться, но стержень оставался неподвижным. — Милиционер, что ли? Где я? Меня жена убьёт…

Елена подошла к Милане, обняла её, женщины немо застыли.

— Давайте по порядку, — сказал Лихачёв. — Да, я милиционер. Вы… попали в аварию.

— Ослеп, что ли? А спина целая? Ног не чувствую! — забеспокоился Продавец.

Хотя какой, к чёрту, Продавец…

— Как вас зовут? — спросил Лихачёв.

— Гена я. Геннадий Трофимов, Геннадий Климович. Почему не вижу ничего?

— Я же говорю, авария, у вас повязка на глазах, — произнёс Лихачёв. Нервы у него были железные. — Что вы помните последнее?

Геннадий Трофимов облизнул губы. Сказал:

— Ехали мы, запаздывали. Водила ругался, что сумок натащили полный салон, челноки жадные…

Какие «челноки»? О чём он? Он что, астронавт с шаттла? Тогда почему русский, почему «водила»?

— Челноки, — задумчиво сказал Лихачёв. — Какой сейчас год, помните?

— Девяносто шестой, — ответил Трофимов. И подозрительно спросил: — Чего, в коме я валялся, что ли?

— Челнок, значит, — продолжил Лихачёв. — Откуда ехали?

— От поляков… Мы «рояля» выпили немного, с Димоном… за проезд… чтоб быстрей домой-то доехать, чтоб на таможне не пограбили…