Майк Эшли - Апокалиптическая фантастика

Он падал, теряя власть над своим телом, проигрывая в борьбе с чудовищной инерцией, которую набрал, стараясь совладать со своими человеческими ногами, содрогаясь в нечеловеческой жесткости скафандра, а его подошвы накалялись, теряли опору из-за слишком слабого трения, пытались ее нащупать под вспышки, под это мучительное чередование света, тьмы, света, тьмы, которое он терпел так долго под ударами сгущающегося и разрежающегося воздуха о его скафандр, пока скользил через пространство, которое было временем, отчаянно тормозя, когда проблески Земли били в его подошвы, — теперь только его ступни что-то могли: замедлить движение, удержаться на точном пути, ведь притяжение, его пеленг, слабело, теперь, когда он приближался к дому, оно размывалось, и было трудно удерживать центровку; он подумал, что становится более вероятным. Рана, которую он нанес времени, заживлялась сама собой. Вначале она была такой узкой и тесной — единственный луч света в смыкающемся туннеле, — и он ринулся за ним, как электрон, летящий к аноду, нацелившись точно по этому единственному, изысканно изменяющемуся вектору, выстрелив себя, как выдавленную косточку, в этот последний обрывок, в это отторгающее и отторгнутое нигде, в котором он, Джон Делгано, мог предположительно продолжить свое существование, в нору, ведущую домой; и он рвался по ней через время, через пространство, отчаянно работая ногами, когда под ними оказывалась реальная Земля этого ирреального времени, держа направление с уверенностью зверька, извилистой молнией ныряющего в спасительную норку, он, космическая мышь в межзвездности, в межвременности, устремляющаяся к своему гнезду наперегонки с неправильностью всего вокруг, смыкающейся вокруг правильности этого единственного пути, а все атомы его сердца, его крови, каждой его клетки кричали: «Домой! ДОМОЙ!» — пока он гнался за этой исчезающей отдушиной, и каждый шаг становился увереннее, сильнее, и он несся наперегонки с непобедимой инерцией по бегущим проблескам Земли, словно человек в бешеном потоке — с крутящимся в волнах бревном. Только звезды вокруг него оставались постоянными от вспышки к вспышке, когда он косился мимо своих ступней на миллион импульсов Южного Креста и Треугольника; один раз на высшей точке шага он рискнул на столетие поднять взгляд и увидел, что Большая и Малая Медведицы странно вытянулись в сторону от Полярной звезды, но ведь, сообразил он, Полярная звезда тут на полюс не указывает, и подумал, снова опуская взгляд на свои бегущие ступни: «Я иду домой к Полярной звезде! Домой!» Он утратил память о том, где был, какие существа — люди, инопланетяне или неведомое нечто — вдруг возникали перед ним в невозможный момент пребывания там, где он не мог быть; перестал видеть проблески миров вокруг: каждый проблеск — новый хаос тел, форм, стен, красок, ландшафтов; одни задерживались на протяжении вздоха, другие мгновенно менялись: лица, руки, ноги, предметы, бившие в него, ночи, сквозь которые он проходил, темные или озаренные странными светильниками, под крышами и не под крышами, дни, вспыхивающие солнечным светом, бурями, пылью, снегом, бесчисленными интерьерами, импульс за импульсом снова в ночь; теперь он опять был на солнечном свету в каком-то помещении. «Я наконец-то уже близко, — думал он. — Ощущение изменяется…» Только надо замедлиться, проверить — этот камень у его ног остается тут уже некоторое время, и он хотел рискнуть, перевести взгляд, но не осмеливался; он слишком устал, и скользил, и терял власть над телом в старании одолеть беспощадную скорость, которая не давала ему замедлиться; и он ранен — что-то его ударило там, что-то они сделали, — он не знал что — где-то там, в калейдоскопе лиц, рук, крючьев, палок, столетий кидающихся на него существ, а его кислород на исходе, но не важно, его должно хватить, ведь он идет домой! Домой! Если бы он только мог погасить эту инерцию, не сбиться с исчезающего пути, соскользнуть, скатиться, съехать на этой лавине домой, домой… и гортань его выкрикнула: «ДОМОЙ!» Позвала: «Кейт! Кейт!» Кричало его сердце, а легкие почти совсем отказывали, а ноги напрягались, напрягались и слабели, а ступни цеплялись и отрывались, удерживались и соскальзывали, а он клонился, молотил руками, пробивался, проталкивался в ураганном временном потоке через пространство, через время в конце самой длинной из самых длинных дорог — дороги Джона Делгано, идущего домой.

Я искренне надеюсь, что имя, творчество и репутация Фрица Лейбера (1910–1992) не меркнут. Он был одним из самых заметных авторов научной фантастики и фэнтези начиная с 1939 года и вплоть до своей смерти, а также одним из наиболее почитаемых. Согласно списку журнала «Locus», Лейбер шесть раз завоевывал премию «Хьюго», три раза премию «Небьюла», дважды Всемирную премию фэнтези, дважды премию журнала «Locus», по одному разу Британскую премию фэнтези, премию Геффена, специальную премию Уорлдкона (Worldcon Special Convention Award), премию «Балрог», премию «Гэндальф», а также Всемирную премию фэнтези и премию Брэма Стокера за вклад в развитие жанра и звание Грандмастера от Ассоциации американских писателей-фантастов (Science Fiction Writers of America). Вероятно, больше всего Лейбер прославился своей серией в жанре меча и магии о приключениях Фафхрда и Серого Мышелова, состоящей из семи книг, первая из которых — «Мечи Ланкмара» («The Swords of Lankhmar», 1968). Он также известен своими произведениями о сверхъестественном, например, роман «Ведьма» («Conjure Wife», 1943) был трижды экранизирован. Научно-фантастические работы Лейбера, пожалуй, занимают второстепенное место в его творчестве, однако он получил премию «Хьюго» за роман «Странник» («Wanderer», 1964), в котором попавшая в Солнечную систему странствующая планета представляет угрозу Земле. В романе «Тьма, сгущайся!» («Gather, Darkness», 1943), действие которого происходит через триста лет после ядерной катастрофы, две мощные фракции пытаются взять под контроль остатки цивилизации. Из прочих постапокалиптических произведений писателя меня особенно привлекает «Ведро воздуха» из-за своей необычной идеи и ярких образов.

Па послал меня за ведром воздуха. Только я наполнил ведро и тепло сошло с моих рук, как я увидел ЭТО.

Знаете, сначала мне показалось, что я вижу молодую леди. Да, красивую молодую леди со светящимся в темноте лицом. Она смотрела на меня из квартиры напротив на пятом этаже, как раз над белым покрывалом замерзшего воздуха толщиной двадцать метров. Я никогда не видел живых молодых леди, кроме как на картинках в старых журналах: Сеет еще ребенок, а Ма сильно болеет и несчастная. От удивления я даже выронил ведро. Да и вы на моем месте сделали бы то же самое, зная, что на Земле никого нет, кроме Па, Ма, Сеет и меня.