Майк Эшли - Апокалиптическая фантастика

Феррис молчал, но вежливо — ни гримас, ни демонстративных взглядов на безоблачное небо. Но даже за много миль от Спасения он отказывался разговаривать с любым человеком, официально и навсегда изгнанным из города.

Я окликнул его.

Он мгновенно просиял. Перенес негнущуюся ногу через сиденье, поставил мотоцикл на ножки и посмотрел на меня, на секунду-другую забыв, для чего приехал. Потом вспомнил. Глаза его наполнились печалью, и тогда я понял, что он привез плохие новости. Нетрудно было угадать, что именно он скажет, но слова меня все-таки проняли.

— Я насчет твоей мамы, Ной, — начал он. Потом, медленно покачав головой, мой старый друг сказал: — Померла она сегодня утром. Как раз перед восходом.

Я промолчал.

Тогда он ответил на вопросы, которые я мог задать:

— Померла она от рака. Мучилась не очень сильно. Правильные молитвы мы прочитали. Я так думаю, под конец она уже не соображала, где находится. Не так уж оно и плохо, ежели подумать.

Он смолк и уставился на меня.

— Что еще? — спросил я.

— Она говорила о тебе. А в последние дни все спрашивала, где ты. Сама уже не помнила.

Я поднялся на крыльцо и положил потную ладонь на влажную спину жены.

— Что ж… — проговорил я и, немного подумав, признал: — Пожалуй, мне следует знать, что она умерла. Так что спасибо.

Феррис хотел смотреть только на меня, но его взгляд упорно цеплялся за Лолу.

— Воды хочешь? — спросил я.

Он почти сказал: «Да». Но он столь последовательно отказывался до этого, что теперь уже не мог согласиться. Поэтому он глубоко вдохнул и выдал оставшуюся важную новость:

— Она спланировала свои похороны. Несколько недель назад, еще когда не шибко сильно болела, она сказала, как для нее важно, чтобы ты приехал и тоже понес ее гроб.

— Нет, — машинально отрезал я.

Лола шевельнулась под моей ладонью.

Я покачал головой и сошел с крыльца, внезапно разозлившись на этого человека, ни разу не сказавшего плохого слова никому из нас. Он был простым и порядочным человеком, много раз помогавшим моей семье за эти годы. По сейчас на меня обрушилось слишком много эмоций для одного дня, который лучше было бы провести в тенечке. Я подошел, остановился перед ним, а он лишь смотрел на меня. Его маленький рот был печально сжат, но в глазах не было и капли тревоги. Он меня не боялся. Ему было жаль меня, и он не отказался бы, если бы эту печальную весть донес до меня кто-то другой. Но ему хватило смелости или упрямства подождать, и, когда мои эмоции стали остывать, он сказал:

— Решать тебе, Ной. Похороны завтра утром, начало в мэрии.

— Меня там не будет, — пообещал я.

Феррис кивнул, забрался на мотоцикл, дважды нажал на стартер и уехал — жилистый человечек, исчезнувший в свежеподнятом облаке пыли.

Вымотанный разговором, я вернулся на крыльцо. К Лоле. Но сочувствие и понимание я получил там лишь от собак, лежавших у ее ног.

— Что? — спросил я.

Она повернулась и вошла в дом.

Я тоже вошел и переспросил:

— Что?

Она вдруг решила, что сейчас важнее всего прибраться на кухне. Лола принялась раскладывать тарелки по шкафчикам, сортировать ложки, вилки и чашки, а я наблюдал за ней, пока не понял, что сама она не скажет, о чем думает. Тогда я забросил удочку, сказав:

— Ты считаешь, что мне надо поехать.

Она не ответила согласием, потому что простое «да» не высказало бы и половины ее эмоций. Для нее важнее оказалось бросить горсть ножей в неправильный ящичек, а затем повернуться ко мне, подняв над головой фарфоровую тарелку, словно решив ее разбить. Мы обзавелись очень хорошими тарелками, отличными сервизами из Германии и Англии, некоторые из них были старше дома, в котором мы поселились. Может быть, из-за этого она сдержалась и не бросила тарелку. А может, не так уж она была разгневана и ей было важнее привлечь мое внимание, прежде чем сказать:

— Она была твоей матерью.

— Кажется, мне это известно.

Лола прикусила нижнюю губу. А затем проговорила несколько слов, которые, наверное, жили в ней, непроизнесенные, уже годами и о которых мужчина, спавший с ней каждую ночь, даже не подозревал:

— Она была лучше твоего отца, Ной. И поэтому я считаю, что злобная старая сука заслуживает, чтобы ты пришел на ее похороны.

Прислонившись к ближайшей стене, я спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Отец тебя бросил. А мать — нет. Отец мог взять тебя с собой, но решил не брать.

— Жить в странствиях? Он не хотел подвергать меня риску.

— А если на то пошло, почему он вообще уехал, черт побери? — Если бы гнев был соревнованием по бегу, Лола сейчас меня обогнала бы. — Он не был изгнан. Его даже не игнорировали.

— Но стали бы.

— Игнорирование не смерть. Сколько лет моя семья прожила в этом жалком городишке, и ни один верующий не предложил нам ничего, кроме секретных слов шепотом.

Никогда за все годы у меня не возникало желания ударить Лолу.

Сейчас я был к этому очень близок, но между желанием и действием все же оставался большой зазор. Однако я стиснул кулаки и тяжело дышал, с колотящимся сердцем, пока она смотрела на меня.

— Что еще? — выдавил я в конце концов.

— Твоя мать осталась. Поверь, она уговорила бы отца взять тебя, если бы этого хотела. Но решила, что для нее и для тебя будет лучше, если ты останешься. И пусть она была плохой матерью и плохим человеком, она наверняка старалась как могла. А это достаточная причина, чтобы ты поехал в город и сделал то, о чем она просила. Заставь себя поверить, что она действительно умерла, а потом можешь делать с ее могилой все что захочешь. Но возвращайся потом ко мне. Хорошо, Ной? Сделаешь это ради меня?

С ясной головой и полный целенаправленной ярости, я торопливо возвращался к дому мэра. Я принял решение. Я готов рассказать то, что знаю, или хотя бы поведать людям то, что я считаю правдой. Большинство мне не поверит. Эти упрямые и лишенные воображения души выбросят из головы мои слова, заявив, что меня ввели в заблуждение, или что я сумасшедший, или и то и другое вместе. Но даже если весь город будет смеяться над моим безумием, сама идея начнет грызть их изнутри: а что, если я прав? Что, если эта странная старуха несет ответственность за смерть миллиардов людей? И что, если ее семья не только знала об этом, но так или иначе одобряет то, что она сделала?

Однако, войдя через главный вход, я обнаружил Мэй и ее отца перед весьма довольными слушателями. Я ожидал, что они будут в соседней комнате, за закрытой дверью. Я и представить не мог, что десятки людей будут хохотать над чем-то невероятно смешным и сказанным лишь секунду назад. Неожиданно оказалось, что я стою на краю громкой и счастливой вечеринки, и несколько человек скользнули по мне взглядом, сразу определив, что я не разделяю их веселья.