Ноэль Роже - Новый потоп

На другой день Макс объявил, что вода вернулась к тому уровню, на котором она стояла накануне. Он не мог ошибиться. Куском угля они провели с Игнацом черную черту на скале. Вечером вода опустилась, чтобы снова подняться на следующий день.

Дни шли за днями. Переходя от страха к надежде и стараясь заглушать гнетущие мысли, беглецы по мере своих сил помогали Франсуа, Гансу и крестьянкам, принявшимся складывать из дикого камня вторую хижину.

— Вода будет убывать очень медленно, — говорил де Мирамар, царапая о камни свои неловкие руки.

— Зима здесь начинается рано, — добавила Инносанта. Зима? Но они же не будут зимовать в Сюзанфе?

И каждый раз, когда на фоне золотого неба обрисовывались приближавшиеся фигуры Макса и Игнаца, склоненные под тяжестью их ноши, они бросались к ним навстречу с неизменным возгласом, в котором сосредоточивалась вся надежда, поддерживавшая их среди напряженного утомления и тоски:

— Ну, что? Вода опустилась?

Казалось, что вода, залившая ущелье, наполняла его с незапамятных времен. Каждый день в определенный час она незаметно поднималась и через известный промежуток времени возвращалась обратно. Постоянно всматриваясь в двигающееся под ними пространство, Макс вскоре уловил, что вода подчинялась определенному закону, и что регулярное колебание ее уровня соответствовало отливу и приливу. Образовалось внутреннее море…

Вечером десятого дня это перешло у него в твердую уверенность. Он знал теперь, что вода никогда не уйдет…

Взглянув на стоявшего рядом с ним пастуха, Макс прочел на неподвижном лице юноши ту же самую мысль.

— Ты так же как и я хорошо знаешь, что она здесь устроилась навсегда? — спросил он.

Пастух молча кивнул головой.

— Зачем ей уходить? — шептал Макс. — Куда?

Игнац лаконически ответил:

— Ее слишком много, сударь…

— Не зови меня «сударь»… Называй меня на «ты», товарищ! — отрывисто сказал Макс. — Мы переживаем сотворение мира… Разве ты не видишь?

Они вернулись, не произнеся ни слова, забыв на месте собранные сучья.

Увидев, что они возвращаются без обычной ноши, остальные выбежали к ним навстречу, ожидая хорошей вести. Смущенный их волнением, Макс молчал…

— Все то же…

Но вечером, когда они собрались вокруг огня, он сказал де Мирамару:

— Не случалось ли раньше, что материк, заполненный водой, погружался в море?

— Несомненно, — ответил ученый. — Примером может служить материк Атлантиды, поглощенный без всякого следа…

— Вы как раз говорили об Атлантиде в Париже, в тот день, когда к вам пришел Эльвинбьорг, — медленно проговорил Макс. — А госпожа Андело даже процитировала слова… Аристотеля, кажется…

Госпожа Андело прошептала:

— Одни и те же места не всегда бывают землею или всегда морем. Море приходит туда, где была некогда суша; а суша придет туда, где теперь мы видим море…

Наступило молчание. Макс добавил:

— Вот что! Я больше не верю в вашу гипотезу о поднятии морского уровня… о сейсмическом наводнении… Я думаю, что мы подверглись участи Атлантиды…

Старик выпрямился во весь рост.

— Атлантиды?.. Атлантиды? — бормотал он.

Он старался совладать с беспорядочностью своих мыслей. Затем с упорством людей гипотезы, он проговорил:

— Но… эти обвалы, эти подъемы происходят с медленной постепенностью. В геологии миллионы лет протекают как дни… Если только… да, вулканические извержения… Неожиданные разрушения, происходящие от движения рычага…

Макс спокойно излагал логические доводы: начав подниматься, вода не опустится; создалось море, которое повинуется закону далеких океанов.

— Значит, мы, обречены находиться здесь всю нашу жизнь! — произнес старик.

Макс прошептал:

— Лучше не обманываться иллюзиями…

Послышались возгласы и плач… Крестьянки, сгруппировавшиеся сзади них и прислушивавшиеся к непонятному для них разговору, уловили последние слова: «здесь всю нашу жизнь!» и разразились глухими рыданиями.

— Тогда… Зачем же? — шептал ученый, у которого, казалось, закружилась голова.

— Зачем мы убежали? Лучше было бы умереть сразу, — стонал Губерт.

— Не говори глупостей! — воскликнул Макс.

И он указал на молодых девушек, — глотавших слезы, и на маленького Поля, который пользуясь тем, что всеобщее внимание было отвлечено, усердно подбрасывал в огонь большие дерева.

— У нас осталась только наша жизнь, — закончил он. — Но наша жизнь не имеет цены.

Они замолкли и невольно взглянули вокруг себя. При восходящем полумесяце долина Сюзанф показалась им такой, как будто они видели ее в первый раз. Каменные глыбы у подножья ледника, отвесный пролет, зажатый между гребнями вершин, скалистый перевал, отсвечивающий слабым блеском… И в этом пространстве — их жизнь, вся их жизнь!.. Им придется прозябать, как животным, напрягая все усилия, чтобы питаться, зарываться в норы, бороться с беспощадной стихией, с холодом, снегом, бурей, от которых единственной защитой служила жалкая хижина из плохо сложенных камней… Смогут ли они уцелеть без всякого орудия, без одежды, а когда сгорит последняя спичка, то и без огня?.. Как они проживут, — более нагие, чем первобытное человечество, с бесполезным сокровищем своей культуры, своих воспоминаний, своих привычек «высшей цивилизации?»… Самая счастливая перспектива, какая только их ожидала, заключалась в том, чтобы не умереть с голода! Потрясающая картина уничтожения мира, угнетавшая их до сих пор, стала сразу посторонней, чуждой. Они прониклись лишь одним сознанием: возможностью уничтожения своего собственного существования. Каждый переживал это по-своему. Де Мирамар приходил в отчаяние при мысли о погибшем деле и об ужасной судьбе, выпавшей на долю его детей… Окопы, лазарет, концентрационные лагеря представились Губерту в виде потерянного рая. Ева совсем по-детски думала о своем замужестве, о снятой квартире, о своем приданом, о шаферицах на ее свадьбе… Ивонна плакала, не зная в точности о чем, изливая в слезах непосильное для нее горе. Когда она поднимала глаза на мать, сидевшую подле нее, безразличную, не высказывавшую больше ни слова утешения, — слезы катились градом. И, видя их слабость, Макс начинал сомневаться в собственной, силе.

Душераздирающие рыдания заставили его обернуться. Роза и хВиржини — обе плакали навзрыд. Инносанта тщетно старалась их успокоить. Склонившись к Еве, Макс шепнул:

— Это единственные из нас, чье несчастье, действительно, непоправимо… Ева, не хотите ли вместе со мной набраться храбрости?

Она молча вложила свои замерзшие пальчики в руку Макса. Он нежно ее обнял, и губы его потянулись к ее устам…

Разбуженная воспоминанием пылающих губ, которые как будто вдохнули в себя ее горе, Ева уже не могла заснуть. Такая сильная радость в такой печальный вечер… Макс! Ее Макс!..