Татьяна Кигим - Страшный Жуткий Подвал

И еще была сказка про то, как молодой солдат попал в плен. И его заставили съесть свою почку и отрезали все пальцы на руках. А потом он сбежал, но нечаянно попал на поле боя. И когда он шел навстречу своим и кричал: «Это я, братцы!.. Братцы, это я!», на него наехал свой танк и смял его гусеницами — с мясом.

Дурак я был: когда Васятя хотел рассказать мне про гномов или магов, я просил страшные сказки. И он, закуривая и словно что-то вспоминая, рассказывал.

Про девочку, которой сожгли весь живот утюгом — а потом оказалось, это была не та девочка…

Про мальчика, который оказался «тот», и которому отрезали уши, нос и выкололи глаза…

Про семью, которая сгорела в собственном доме…

Про близнецов, которые мирно спали в кроватке, когда их дом взлетел на воздух…

Про снайперов.

Про киллеров.

Про вампиров и маньяков. Только про вампиров было не страшно.

И опять про войну.

И еще много всяких васятиных сказок приходило ко мне, когда наступал вечер. Иногда мне хотелось, чтобы часы остановились, но они, как и лампочка, были почти вечными. Папина разработка.

Я стал экономить свет, но по ночам его уже не выключал. И, как следствие, спать стал неспокойно, да и Кристинка что-то то ли почувствовала, то ли просто раскапризничалась, и просыпалась чаще, и засыпала с трудом.

Прошла третья неделя, а за нами никто не приходил.

Я с тоской вспоминал, что еще недавно, в первую неделю — полторы, спокойно играл, читал, баюкал Кристинку, жарил яичницу, рисовал. В общем-то, здесь было не так уж и плохо — компьютер (жаль, без интернета), телевизор с огромным экраном, огромная коллекция мультиков, фильмов и игр, настольные головоломки, папин еще кубик-рубика, который я просто безумно любил, и хватало, конечно, еды. В микроволновке можно было подогреть то, что было в холодильнике, а можно было просто наделать бутербродов.

Завалиться прямо на мягкий пол и смотреть кино или играть с белыми пушистыми комочками в замок Иф.

А на полке дремала геологическая коллекция. Я хотел стать геологом и поэтому всегда просил у отца образцы. Он мне их приносил, а потом взял и достал откуда-то с антресолей коробку с сокровищами: шпатом, антрацитом, обсидианом, змеевиком… Мой папа тоже когда-то хотел стать геологом, а потом стал работать на ВПК, вместе с мамой, которая хотела стать учительницей, а стала химиком и биологом. Я слышал это краем уха, когда взрослые думали, что я сплю и ничего не слышу.

Но к концу третьей недели геологическая коллекция пылилась на столе, а в замок Иф играть совершенно не было настроения. Потому что я вдруг представил себе, каково это — отсидеть тридцать лет… полвека? пока не умру?.. отсидеть в этой камере. Взаперти. Потому что когда закончится еда, останется целая коробка высокоэнергетических порошков и брикетов, которых хватит нам на целую жизнь.

…Я без аппетита жевал особые космические консервы. Которые долго не портятся, содержат оптимальное количество белков, углеводов, жиров, витаминов. Запихивал в рот паштет из тюбика и задумался.

Что могло случиться? Почему родители не пришли? Почему тут столько еды? Почему двигатель почти вечный, а вода течет сквозь такое количество фильтров? Однажды отец рассказал мне, как устроен Страшный Жуткий Подвал. Из скольки слоев состоят его стены и сколько систем защиты, чтобы открыть дверь снаружи.

А изнутри я ее мог открыть в любой момент, но такое мне до той поры не приходило в голову. Я же говорил, что никогда не пытался убежать из подвала.

И я понял, почему этого делать не надо.

Папа давал мне читать книгу о катастрофах. И об атомном взрыве. И о том, что бывает на земле после. И полностью автономный бункер, в который родители под детские крики запихивали ребенка — чтобы приучился сидеть, ждать, не открывать двери и не уходить. Теперь я понял, почему они не переезжали. Ведь на новом месте пришлось бы делать новый бункер, а война могла начаться в любой момент.

Я вспомнил, как мать тащила нас в подвал. И осталась наверху. Почему же они не сделали подвал большим?

Заплакала Кристинка, и внезапно нахлынуло понимание того, что все они — мама, папа, брат, дядя, Васятя — остались во вчерашнем дне. Что их уже нет.

Я закричал и бросился на пол. И, конечно, не ушибся. Схватил нож, стал кромсать ткань и поролон, швырять на пол книги и банки, разбил об стену аквариум, раздавил ногой рыбок… навсегда. Рваные раны на полу не затянутся, а рыбки не оживут. Вчера не возвращается.

Я взял большую банку земляничного варенья и принялся есть.

… Боль меня отрезвила. С воем замазывая зеленкой прыщи и язвы, я клялся в жизни не прикасаться к варенью и шоколаду. Разве я не был счастлив без них?

Язвы и язвочки отчаянно чесались, и я раздирал ногтями едва затянувшиеся сукровицей раны. И мамы, которая строго отругает и пожалеет, рядом не было. Не было даже Васяти, который рассмешит своими дурацкими садистскими стишками и расскажет какой-нибудь ужас про горячие точки.

Теперь, наверное, весь мир превратился в одну горячую точку. А для меня он сжался в точку размеров Страшного Жуткого Подвала.

…Было плохо и больно, но я разлеплял гноящиеся глаза. Страшнейшая аллергия — был соблазн напиться снотворного и заснуть. Но я стоически мазал обнажившееся мясо зеленкой. Иначе кто будет кормить Кристину?

Тем более вдруг мы остались в мире одни? Адам и Ева. Я подумал, что она моя сестра, но дети Адама тоже были стеснены в выборе. Да-да, я был вполне продвинутым шестилетним ребенком, и у меня была «Энциклопедия», та самая, где написано, что шестилетний ребенок должен различать климакс и менструацию…

Потом все наладилось. Шел обыкновенный день в бесконечный ряду таких же однообразных дней. Кристинка улыбалась мне, звала, махала ручками. Мира не существовало, словно мы оказались на космическом корабле.

Я разломал все диски с играми о постядере. Я не хотел играть на фоне развалин. Разломал и диски с войнами. А потом и с убийствами — не понимая, как я мог раньше убивать ненастоящих, но все-таки людей. Пока не остался один.

Говорят, самое страшный для человека страх — страх одиночества. Не знаю, как для других, но я больше всего боялся потерять Кристинку.

Первыми умерли крысы.

А потом заболела сестра.

У меня была аптечка — но на самые простые случае. Что с Кристей, чем ее лечить — я не знал. Пытался почаще менять подгузники, поил молочком и какими-то порошками «для младенцев» — мама отдельно упаковала их. Но Кристинке становилось все хуже. Она кричала и кричала. Я еще подумал, так ли хороша защита, и не началась ли у нее лучевая болезнь? И есть да, то через сколько мы умрем?

Я очень боялся умереть первым и оставить сестренку одну, как того солдата с перебитым позвоночником в расщелине горного хребта. Ведь девочка не дотянется даже до бутылочки молока.