Эмми Лейбурн - Монумент 14

— Никто не думает о том, чтобы выбраться отсюда? — перебила его Астрид. — То есть мы собираемся теперь жить здесь? Большая дружная семья вместе до скончания дней?

Мы замолчали.

Астрид перевесилась через кресло-мешок, одной ногой отбивая ритм по перевернутому выставочному стенду.

— Не до скончания дней, конечно. Только пока снаружи все не придет в норму, — ответил Джейк.

— А наши родители? — спросила Астрид.

Последовала длительная тишина. Я изучал руки, кожа обветрилась и стала сухой. На ней виднелись порезы, которых я раньше не замечал.

— Будем считать, что они умерли? Мы просто притворимся, что они мертвы, так? — В голосе Астрид послышался надрыв и безнадежность.

— Мы спрячемся тут и будем есть конфеты в то время, как они, возможно, умирают снаружи. На мою маму мог напасть такой же урод, как тот парень у ворот. А у папы наверняка началась паранойя, и он спрятался под раковиной на кухне. А может, моему папе пришлось запереть маму в подвале — вдруг у нее первая группа крови и она пришла за ним со своим любимым французским ножом в руках. Или это она заперла его в подвале. Погодите, у нас дома нет подвала. Наверное, они мертвы. Они уже разорвали друг друга на части. А мои братья…

Ее голос потонул в рыдании.

— Им всего по два с половиной. Наверное, не стоит о них беспокоиться. Они тоже уже умерли…

Джейк поднялся и положил руку ей на плечи.

— Все хорошо, Астрид, — сказал он.

Она обмякла в его руках.

— Разве тебе все равно? — она давилась словами. — Тебя не сводят с ума мысли о том, что происходит снаружи?

Она плакала, а он держал ее своими большими и сильными, как у всех футболистов, руками.

Я уже стоял. Я заставил себя подняться и направился в сторону хозяйственного отдела, не отдавая себе отчет в том, куда иду.

Алекс пошел за мной.

— Дин, — спросил он, — как ты думаешь, что там происходит? На самом деле.

Я чувствовал себя очень уставшим. Глаза жгло, голова раскалывалась от боли. Я совсем не хотел разговаривать об этом, но, по правде говоря, мне было легче от того, что Алекс вообще говорил со мной.

Я снял очки и протер глаза.

— Скорее всего, те, у кого первая группа, убивают и грабят людей по всему городу. Многие прячутся. Некоторые покрываются волдырями и умирают.

Алекс кивнул.

Он вытащил несколько листов линованной бумаги.

— Я тут кое-что подсчитал, — сказал он.

Я посмотрел на страницу.

Вверху страницы я прочел: «Население округа Монумент до кризиса: 24 000 человек».

Ниже шли цифры и расчеты.

В конце страницы было: «Предполагаемая текущая численность населения 10 500 человек».

Я еще раз взглянул на лист, на весь этот ужас, спрятанный в расчетах. Я понимал, что делал мой брат. Цифры и числа всегда были для него лекарством. Страх перед непознанным и неисчисляемым выворачивал моего брата наизнанку.

— Хочешь, я тебе все объясню подробнее? — сказал он, просветлев.

— Нет, — ответил я. — Нет. Я хочу, чтобы ты спрятал это и никому не показывал.

— Это же просто математика, — сказал он с обидой в голосе.

— Это не просто математика, — ответил я ему. — Это люди.

Наш Алекс — вылитый отец. Выглядит как он, думает как он, даже штаны подтягивает совсем как папа.

Наш папа инженер-геодезист, работает в «Ричардсон Хере Хоумс». Он любит свою работу, но ненавидит дома, которые помогал строить. Дома с обычной начинкой — кухонными стойками, бытовой техникой, внешней отделкой разных цветов — он считал построенными для тех, кто страдает «покупательской лихорадкой». Это было его особое словечко, произносимое с пренебрежением. Нужно ли говорить, что он не испытывал особого к ним уважения.

Он имел в виду людей, которые с юности работали в одной национальной торговой сети, получали свои зарплатные чеки, чтобы спустить их на дрянные товары и плохую еду в магазинах других торговых сетей.

Он ненавидел людей, для которых строил. Даже тот факт, что мы сами жили в одной из его построек, не мог изменить этого мнения. Наверное, мы просто не могли себе позволить от нее отказаться — нам предоставили огромную скидку.

Можно сказать, это было особенностью его характера. Папа смотрел на соседей сверху вниз и тем не менее построил каждый из домов, в которых они жили. Удивительный парадокс.

Что моему отцу действительно нравилось, так это техническая часть работы. Геодезия, измерения, работа с машинами и компьютерами — во всех этих вопросах он был ас.

Алекс пошел в него. Он размышлял с помощью цифр, чисел и закономерностей.

Когда он был совсем маленьким, он боялся всего на свете: собак, грузовиков, темноты, Хэллоуина. Все, за что ни возьмись, вселяло в него страх.

Наш папа научил его анализировать источник страха.

Все их игры превращались в бесконечное обсуждение каких-то технических деталей.

— Это не настоящая ведьма. Это пластиковая кукла со светодиодами вместо глаз и заранее записанной фонограммой крика. Это не настоящие могильные камни, это пенопласт в форме надгробной плиты со страшными надписями, написанными каким-то шутником. Это не настоящие демоны идут к нам по улице. Это школьники, переодетые в костюмы, купленные в магазине или, возможно, заказанные по Интернету…

Во время таких монологов брат всегда так сильно сжимал мою руку, как будто она была единственной ниточкой, помогающей ему не сойти с ума от страха.

Мне всегда нравилось быть его защитником, тем, кто заставлял его почувствовать себя в безопасности. Вспомнив об этом после моего нападения, я почувствовал себя еще хуже.

До этого дня мы всегда были отличной командой. Он был очень умным, а я очень уравновешенным. И наши родители составляли именно такую пару.

Папа был гением, склонным к постоянной тревоге, а мама всегда оставалась спокойной и мечтательной.

Она обожала книги, и это нас объединяло. Наш дом был полон старых книг. Она скупала их коробками в то время, как другие люди все чаще использовали для чтения планшеты.

Мама скупала книги как одержимая, как будто боялась, что их перестанут печатать.

С любимых книг она снимала многочисленные копии. Думаю, у нее было восемь копий «Своей комнаты» Вирджинии Вульф (не вполне для меня понятной) и пять копий «Автостопом по галактике» (отличное чтиво).

Мама очень любила обсуждать со мной замыслы романов, ни один из которых так и не был написан.

Однажды я спросил ее, почему она никогда не пишет книг, о которых рассказывает мне.

— Солнышко мое, — ответила она. — Я пытаюсь. Но почему-то, стоит мне только тебе рассказать о книге, я чувствую себя как сдутый воздушный шарик… И мне уже не нужно ничего писать.

Вместо того чтобы быть писателем, она просто заботилась о нас.

А по выходным подрабатывала в магазине.