Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

— Ага. – Я снова покосился на Ласточку. Мужчина понимающе усмехнулся.

— Красивая, – сказал он. Я махнул рукой.

— Да не в том дело... Слушай, а...

— Руслан, – подсказал мужик, протягивая мне кружку.

— Очень приятно. Благодарю... А она давно здесь работает?

Руслан пожал плечами.

— Не очень, наверное. Вишь, молодая какая. Но ты не думай, травматолог из нее – во. – Он поднял вверх большой палец. – У нее талант есть. А вообще, – тут он заговорщицки подмигнул, – можно и познакомиться, если хочешь. Она добрая. Там, в кино сходить, пообщаться – не откажет. Тут кто-то уже пытался за ней ухаживать...

Я замаскировался кружкой, вцепившись в нее так, что пальцы онемели, но все равно фыркнул. Руслан, к счастью, не заметил.

— ...Она порядочная, ты не думай, – продолжал он. – Но конкуренция большая!

Я фыркнул вторично.

Эндра.

«Твою мать…» – подумала я и очнулась. Это была первая мысль, которая пришла в голову – и было отчего. Только-только поджившие раны снова тянули глухой болью. В голове плавал зыбкий туман. А я-то, дура, только привыкла, что больше не надо при каждом движении затаивать дыхание, чтобы пережидать горячие болевые волны. Не тут-то было – опять подстрелили. Что ж, сама виновата, не надо было соваться. А что мне еще было делать?.. Вот так вот желай добра людям… Перестрелять бы их всех, чтобы знали, каково это. Да, я гуманист, а что?

Я приоткрыла глаза и узрела тусклые крашеные стены и потолок. Потолок был беленый и скучный. Я вздохнула и шевельнулась – раны полыхнули болью, так, что я едва не взвыла и замерла. Непроизвольно дернула руку и поняла, что запястье охватывает что-то холодное и жгучее. Я покосилась и обнаружила, что, во-первых, лежу на узкой и жесткой койке, а во-вторых, что правая рука наручником прикована к спинке кровати. Ясно, серебро. Чтобы не могла обратиться. Все правильно, все логично. Пришлось мне улечься обратно.

— Очнулась? – осведомился кто-то справа.

— Ага, – машинально отозвалась я, оборачиваясь на голос. Рядом стояла еще одна койка, на которой, закинув руки за голову, лежал высокий, крепкий мужчина. Он меня разглядывал, и я машинально натянула повыше тонкое одеяло. Он усмехнулся, пожевал спичку, которую держал во рту, и констатировал:

— Скромница. Поздно уж стесняться. Чего я там не видел, пока тебя перевязывали.

Должно быть, я покраснела – мужик рассмеялся.

— Не боись, – продолжал он, – не помрешь теперь. Правду говорят, что ты тварь?

— Тварь, – не стала спорить я. – А я где?

Мужик расхохотался пуще прежнего.

Я огляделась – комната оказалась большая, абсолютно безликая. Вдоль стены стояли койки. Было их штук семь, но заняты были только две – собственно, мной и моим нежданным собеседником. Дверь была плотно закрыта.

Тем временем мужик отсмеялся и соизволил дать мне пояснение:

— Ты, – сказал он, – в тюремном лазарете.

— Это хорошо, – сказала я.

А что тут еще скажешь? Конечно, хорошо, раз я пока живая, хотя и напоминаю, наверное, дуршлаг. Через меня скоро можно будет макароны отбрасывать.

— Тебя, – сказал мне мужик, – говорят, сам полковник велел сюда поместить. А нечисть в Городе обычно сразу убивают. Странно, правда?.. – И он холодно прищурился, пристально изучая меня.

— А вы тут что делаете? – спросила я.

— Лечусь, – ответил мужик, снова пожевав зубочистку.

— А в тюрьме?

— Так, по мелочи… – уклончиво отозвался мой сосед.

— За мелочи теперь не сажают – каждый мужик на счету, – заметила я.

— Много ты понимаешь, – сказал он, зевнул и снова уткнулся в книжку, которую читал до этого.

Я вздохнула. Мне хотелось встать, расправить плечи, потянуться – хоть бы и с ранами. Рука затекла, кожу неприятно жгло серебро.

Тут дверь заскрипела и приоткрылась. Показался патрульный, правда, незнакомый. Я его еще не видела – наверное, он из другого отряда.

— Очнулась? – уточнил он. – Жалко…

— Что? – не поняла я.

Патрульный – молодой парень, вошел и прикрыл за собой дверь.

— Мне велено за тобой приглядывать, – сказал он, – а когда ты без сознания приглядывать проще.

— Иди нафиг, – обиделась я, отворачиваясь, насколько позволял наручник. – Тогда расстреляйте меня совсем. Вообще просто будет.

Патрульный пожал плечами и не отозвался.

Мне было обидно. Я никого не трогала и не хотела никакого зла. А меня ни за что…

На глаза навернулись горячие слезы, по-моему, я даже хлюпнула носом. Было как-то безысходно-тоскливо. Что потом – опять прострелят?

— Ну-ну, – немного растеряно протянул патрульный. – Ты не реви. Чего ты, ну?

— Ничего, – буркнула я. – Наручники не расстегнешь?

— Не могу.

— Мне что, – уточнила я, – под себя ходить?

Патрульный смутился, правда, смутилась и я сама.

— Ладно, – решил он, – отстегнуть-то отстегну, но наручник не сниму. Потому что, сама понимаешь…

— Да сделай уже что-нибудь! – не выдержав, взмолилась я.

Скоро браслет звякнул, расстегиваясь, и повис на запястье. Я села, растерла руки. В глазах немедленно потемнело, а раны задергало. Но валяться в постели дальше было положительно невыносимо. Совсем. Мне начинало казаться, что, если я проболею еще хоть немного – то превращусь в неодушевленный предмет и уже никогда не смогу подняться.

— Только без баловства, – предупредил меня патрульный, поднимая на ноги. Он критично меня оглядел и вздохнул.

— Она и баловать-то не сможет, – заметил мой сосед. – Вон, шатается.

— А ты помалкивай, – одернул его парень. – Много ты знаешь.

Мы вышли в коридор.

Вернее, это так коротко сказано – вышли. А на самом деле, тащились мы медленно – конечно, из-за меня. Патрульному приходилось меня поддерживать под руку. Меня шатало, в глазах темнело, голова непрестанно кружилась, и немедленно захотелось лечь обратно, пускай даже и с наручником, но я упрямо топала дальше.

Пока мне в голову не приходило, почему патрульный обо мне так заботится. Казалось бы – убей, и дело с концом. Ну, не убей, так в камеру, чего там возиться. У оборотней раны заживают куда лучше, чем у людей. Меня же – гляди – поместили в лазарет, перевязали, дали выспаться, да еще и помогают добраться до туалета. Такая сложная логическая загадка пока была моему разуму не под силу, и я предпочла об этом не задумываться до поры. Все равно, придет срок – все само разъяснится. Я-то думала, что полковник мне больше не станет помогать – теперь, когда про меня все узнали. Но – не застрелили сразу, значит, пока и не собираются. А там – разберемся.

К слову, до туалета я так и не дошла. Пришлось патрульному нести меня на руках. По возвращении в койку, меня снова пристегнули наручником. Лежать было неудобно, но мне было уже безразлично – короткий поход по коридору вымотал так, что я свалилась на подушку почти без сил. Наверное, я сразу и уснула.