Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

Проснулась уже ночью. Окна были плотно закрыты, дверь – тоже. На соседней койке сопел сосед, даже во сне не выпустив изо рта спичку. Патрульного видно не было. По стене плясали какие-то диковинные тени из переплетения веток росших за высоким зарешеченным окном, деревьев. В голове у меня немного прояснилось. Видимо, днем я выспалась, и поэтому теперь сон как рукой сняло.

Тут я вздрогнула – показалось, что маленькая тень скользнула от стола к окну и – вверх по занавеске. А на столе осталось что-то смутно белеющее. Я приподнялась, некоторое время вглядывалась в темноту. Потом протянула руку.

Стол стоял далековато, и мне пришлось выгнуться, наручник врезался в запястье. Раны немедленно заявили о себе такой болью, что на глазах выступили слезы. Пальцы скользнули по деревянной поверхности стола и смахнули на пол что-то маленькое. Лист бумаги. Я повалилась обратно на подушку, перевела дыхание, нагнулась и подняла лист с пола – благо, упал он удачно, и почти не пришлось за ним тянуться.

В темноте было плохо видно, но у оборотней зрение куда лучше человеческого, и я разобрала написанное. Там было четыре слова.

«Мы не прощаем предательства».

Я сжала записку в кулаке, комкая ее и, приподнявшись, закричала, что было сил:

— Тревога!! Оборотни в Городе!

Сосед мой подскочил так, что едва не повалился с постели, и спичку, таки, выронил.

Дэннер

Меня, и, правда, выписали после обеда. «После обеда» у них означало после двух часов пополудни, а к тому времени солнце снова стояло в зените, и я не представлял, как вообще домой доберусь. И из-за солнца, и в целом – тоже не представлял.

Больничный сквер был затенен деревьями, и глаза резало не так сильно, поэтому я разглядел и покрытые чем-то черным и мягким дорожки, и яркие россыпи цветов, и кусты сирени, и скамеечки. Обстановка была настолько идиллическая, что невольно настраивала на какой-то умиротворенно-романтичный лад. Документов при мне не было, пришлось прикинуться дурачком и рассказать проникновенную историю о потере памяти. Впрочем, медперсонал это, похоже, мало беспокоило. Странно, как же это они незарегистрированного человека оперировали?

Впрочем, здесь все странно, пора бы уже и привыкнуть.

По дорожкам гуляли пациенты, некоторые сами, некоторые – в инвалидных колясках, и их родственники. Смеялись, шутили, разговаривали. И мне снова оставалось только удивляться. Лично я бы не сумел расслышать собеседника в таком шуме – а они ничего, общаются, несмотря на то, что жаркий летний воздух буквально переполнен ультра- и инфразвуковыми волнами, большим неслаженным оркестром долбящими по ушам. Хоть бы «зеркало», что ли, поставили. А то постоянно мерещится, будто бы это надрывается мой датчик, и сейчас кто-нибудь припрется и всех слопает. Впрочем, я прекратил рефлекторно хвататься за оружие уже через минуту. Все равно ведь главный датчик – это вовсе не приборчик на поясе, а твоя собственная интуиция.

На этом странности отнюдь не заканчивались, но мне, в общем, было не до них, и описывать их все я здесь не стану, с вашего позволения. Честно говоря, не очень-то я и внимание обращал. Голова была прочно занята размышлениями о том, как теперь вернуться домой. Хотя и, безусловно, приятно находиться в городе, в котором нет тварей и ловушек, но на Родине я все же, не в пример полезней, да и по Ласточке я успел соскучиться. По той, с которой мы вместе сражались. По той, которая меня знает и помнит.

— Владимир!..

Я обернулся. Она сняла туфли и бежала босиком, догоняя меня. Русые кудри, освобожденные от косынки, блестящими тугими волнами падали на плечи, и лезли на глаза. Ну, ни с кем не спутаешь, честное слово. И трудно поверить, что это не та Ласточка, которую я знаю.

— Погодите. – Поравнявшись со мной, Аретейни зашагала рядом, поправив сумку на плече и отпустив подол длинного ярко-синего платья, до того заткнутый за пояс. – Мы не очень-то тепло расстались, так ведь?

Я пожал плечами. Вроде, ничего особенного между нами и не происходило, с чего бы это ей беспокоиться? Одновременно с тем где-то в груди поднялась теплая упругая волна.

Я даже остановился.

Разум может напридумывать себе в утешение любые объяснения происходящему – хоть бы и назвать человека его же двойником, с целью разложить все по полочкам.

Но сердце – сердце не обманешь.

— Что с вами? – удивилась Ласточка, тревожно заглядывая мне в глаза. – Вам нехорошо?

Я переключился на интуитивное восприятие.

И снова увидел ее. До последней цветной ленточки ауры.

Та-ак.

Ну, и как вы мне это объясните, а, товарищи?

— Слушай. – Я честно попытался не строить никаких версий хотя бы на этот раз. Не тут-то было – версии напором лезли в голову, одна за другой. – Слушай, у нас просто... В общем, тебе не о чем беспокоиться. – Вышло бестолково, но не объяснять же ей про Город и желтые огоньки.

Ласточка замолчала. Где-то в ветвях над нами щебетала птица. Аретейни улыбнулась.

— Ничего, вы не расстраивайтесь. Я уже не беспокоюсь, раз все хорошо. Вы... простите, что я вас забыла. Даже странно, у меня хорошая память на лица. А может... может, вы меня с кем-то спутали?

Я невольно фыркнул.

— Тебя-то? Тебя захочешь – не спутаешь. Ладно, проехали.

Она улыбнулась еще шире и протянула ладошку.

— Мир?

— Да я и не ссорился. – Я пожал ей руку и направился дальше. Она легко догнала.

— Вот и хорошо. Может, сходим куда-нибудь? Давайте, к примеру, в Парк Горького, а?.. А в Ленинграде сейчас хорошая погода. Во, точно, приглашаю в Эрмитаж. А? С меня билеты на модуль. Хотите? В качестве извинения.

Билеты на что?.. Где хорошая погода?..

— Лучше где-нибудь недалеко, – улыбнулся я. Ласточка, как и всегда, была очаровательна и непосредственна. В своем репертуаре – вот так вот, запросто, незнакомому человеку предлагает погулять. Надо бы ей будет мозги вправить. Если вернусь.

— Легко. – Она извлекла из сумки пачку сигарет. – Будете?

— А на территории больницы можно?

— А вон ворота.

Мы действительно подошли к воротам, и я, пожав плечами, вытянул сигарету. Жизнь, похоже, налаживается, да и к ультразвуку я привык и ухитрился абстрагироваться. А деревья взяли и кончились.

Снова солнце, чтоб его в туман десять раз.

Нэйси

Странника как не бывало. Вот, только что лежал без сознания на диване – а уже успел исчезнуть. Когда, как – мне абсолютно неясно. И дверь закрыта. Ну, не сквозь же стену он прошел, в самом деле. Хотя, кто их, Странников, знает. Может, и ходят. А может, и не ходят.

Да ну их всех совсем.

Я устало опустилась на диван и принялась недвижно пялиться в противоположную стену, где слева от двери стоял резной комод, а на нем – мамина фотография. Это мне частенько помогало. Вот так вот, иногда бывает грустно, или еще чего-нибудь – тогда я смотрю на мамину фотографию, и все становится хорошо, и все проблемы кажутся незначительными.