Евгения Федорова - Призраки Припяти (СИ)

— Кончай заливать, — неуверенно сказал кто-то, — вон у тебя на руке укусы, ты что, умер что ли?!

— А меня яд с детства не брал, все гадюки мои, — зло оскалился Сырец и плесканул водки на кровавые укусы. — Ты что хочешь, Кеша, думай, только я вот из этого самого пистолета в него выстрелил, а он вскочил и ему хоть бы хны. И говорит и действует, будто боец многоопытный, а с виду ведь безобидный! Точно вам говорю, оборотень он, потому и с собакой якшается!..

— Врешь, — усмехнулся Пасюк, — спьяну и испугу показалось. До чего дошел, с пацаном не справился!

— Ага, — внезапно прохрипел Вася, — он, словно призрак. Так быстр, что и движения не заметно. Правду Сырой говорит, не может необученный и неумелый пацан Нунси так драться. Этот натаскан как спецназ или он урод какой.

— Не человек он, точно вам говорю! — Сырец залпом опустошил стакан водки. — Чего не веришь Пасюк, так сам на пацана посмотри. А нам ща доктора зови, не видишь, помирают твои клиенты…

Разговоров хватило на всю ночь и так это все осточертело бармену, что он решил раз и навсегда покончить с визитами настырного парня к себе в бар. Вполне имел право, тем более что он знал хозяина паренька, которого уже вовсю звали Нелюдем.

Ничего не людского, надо признаться, в парне Пасюк не видел и сейчас не увидел. Предстал перед ним больной и явно раненный худощавый пацан, на которого что есть мочи орал хозяин. При этом Пасюку даже в голову не пришло отступиться — порядок есть порядок, и говорить следовало о деле.

— Я тебе расскажу, где он шлялся, — сказал бармен, входя в магазин. — Он уже много дней одолевает меня просьбами взять его на работу, все толчется у моего бара и марает мои ступеньки. Будь добр, дорогой Нунси, придержи своего щенка и эту рыжую шавку при себе, коли они твои, а то вчера эти двое покусали моих завсегдатаев, так что не ровен час, к тебе придут с жалобами, а то и с требованиями компенсации.

Сказав все это, Пасюк развернулся, чувствуя на себе, как не странно, сразу три пристальных взгляда, и внезапно ощутил себя… как-то не в своей тарелке. Пока он дошел до дома, ему стало совсем тошно, и он сел на скамейку перекурить. Что-то он сделал не так. Ведь мог же не быть свиней, в конце-то концов! Нунси горяч на руку, никто его особенно не любит, зачем же Пасюк все это сделал?

Ведь парень много не просил, Легавый вроде с ним даже поладил, тока лежит сейчас Легавый на белых простынях и в бреду горячечном мечется. Помрет ведь скоро… наверное… И парень этот теперь не жилец. А все из-за него, из-за Пасюка. Если бы не гнал он подмастерье Нунси в тот первый вечер, возможно и Легавый не отпросился бы пораньше, чтобы со своей женщиной о судьбе подростка говорить… и возможно был бы сейчас здоров, и легкое сберег. А так… врач сделал все возможное и еще чудо, что вышибала не умер в первые пол часа после удара ножом в спину.

Кто же это мог быть? — думал Пасюка, глубоко затягиваясь так, что сигарета в мгновение ока превратилась в маленький окурок с подплавленным фильтром. Зло швырнув ее в сторону, Пасюк закурил новую. — Неужели это был Сырец, неужели покусился на своих …

Но сам он хорош! Ишь, чего учудил?! Нунси небось сейчас убивает парня, а он, чтобы не говорил Рук, ранен и черт его знает, насколько серьезно! С толстосума Нунси не убудет закопать паренька под ближайшим забором, Пасюк подозревал, что работник давно стал для него обузой, но отпустить его на все четыре стороны было обидно, а содержать накладно…

Что же помутило мозги бармену, зачем он сдал парня?

Пойти сейчас обратно, отбить парнишку, взять его на работу?! Да нужно это больно бармену! Что может делать этот пацан в его баре… да еще за ним повсюду вшивый пес мотается. Где вот был этот пес, когда Сырец на курок нажимал?! Почему не напал раньше?

В конце концов, — решил Пасюк, — уж такая жестока жизнь, что каждый тут сам за себя. Вечером передам женщине Легового, что если она не заберет парня, долго тот не протянет.

Это был максимум сострадания, на которое оказался способен Пасюк. Вот оно как!

— Где он?! Где мальчик?! Тварь толстозадая, как ты мог позволить себе такое?! Да я все данные в Южногорский суд передам, ты сядешь, подонок! Рабство запрещено, ты разве не знал?! Как ты посмел заниматься рукоприкладством!

Этот женский голос был полон возмущения и злости, он выстраивал призрачные, тонкие стены защиты вокруг сознания Димы и он медленно приходил в себя. Ему досталось страшно, он уже после третьего удара почти потерял сознание и только помнил, что его все били и пинали, пока он не отключился совсем. Лис бросался, игнорирую намордник, все равно пытаясь укусить врага, но тоже получал ужасные удары и падал на пол, полз к Диме и тихо, виновато скулил.

— Где он?! Где?! Что, что ты с ним сделал?… Вставай, вставай мальчик, пойдем со мной! Тебе больше никто не обидит. Пойдем, вставай, поднимайся. Песик, песик, все будет хорошо, давай, мальчик, пойдемте со мной!

— Сучка, — приглушенно ругался Нунси. — Стерва городская, приперлась дура. Кабы не мужик твой, ща бы поперек прилавка легла бы.

— Ты мне не угрожай, Нунси! Пуганная я, таких жирных боровов как ты знаю насквозь! И весьма сомневаюсь, что у тебя вышло бы что-нибудь, если бы я сама к тебе на прилавок легла.

— Дрянь!

— Вставай, мальчик, пойдем, пойдем. Все будет хорошо! Вставай.

И Дима поверил, что все взаправду будет хорошо, что если он найдет в себе силы и пойдет куда-то с этой женщиной, то все наладится.

Ей бы, наверное, не утащить его, но Дима смог встать сам и покорно пошел за ней следом, а пес преданно хромал рядом, тыкаясь забранной в намордник мордой хозяину в руку, словно предлагая ему опереться на свою голову.

Дима очень плохо помнил последующие дни. Спасшая его женщина, Инна Георгиевна, постоянно плакала, и Дима сквозь муть бреда все думал, что это очень плохо. Она перевязывала его и глотала тихие, горькие слезы. У нее умирал мужчина, тот самый Легавый, который был добр к Диме. Заражение охватило тело вышибалы смертельной горячкой и он больше не приходил в себя, не кричал от боли, но его тихое угасание было еще страшнее, оно не оставляло никаких надежд. Все это Дима определял скорее на уровне инстинктов, сил на размышления у него не было. А как-то ночью, очередной темной ночью, в которой его не посещали сновидения, ночью, когда за окном вместе с дождем полетел мокрый, ледяной снег, Дима проснулся от острого и страшного чувства приближения беды. Ветер выл, забившись в щель, и от этого глухого гудения становилось ужасно неуютно. Дима сразу узнал знакомое дыхание, в голосе ветра он отчетливо расслышал шепот Смерти.

Уйди, — попросил он, но смерть не расслышала его робкой просьбы. И тогда Дима встал, пошел к телу умирающего мужчины и встал на страже. Та ночь потом всегда была рядом с Димой кошмаром и тяжелым воспоминанием. Смерть нападала, а он раз за разом отражал ее атаки. Она вылетала из темного угла, над которым стояла потрескавшаяся икона. Богоматерь, с одухотворенным, полным нежности и спокойным лицом, смотрела на мальчика добрым взглядом.