Сергей Снегов - Люди как боги (трилогия)

Ромеро спросил Тиграна:

— С течением времени невыпущенная радиация накапливается в закрытом объеме ядра. Не отражается ли это на его жизнедеятельности?

Ромеро коснулся сложного пункта. Выпускать накапливающуюся радиацию запрещено, нельзя наполнять мировые просторы губительными потоками. Ядро поглощает собственные выделения, и клетки его от самоотравления гибнут. Происходит одновременно распад старых и синтез новых клеток, бури, порождающие протуберанцы, — выражение этих реакций. Периодически ядро слабеет и гаснет, затем синтез одолевает распад и разгорается новый бурный процесс.

— А если враг подберется в момент угнетения ядра?

— Периоды спада и подъема у разных астероидов неодновременны. В любой момент половина ядер активна. Кстати, периодическое затухание необходимо для саморегуляции ядра. Если бы оно свободно выделяло свою радиацию, вещество его распухало бы так, что разнесло астероид. Чем быстрее ядро гаснет, тем оно надежнее.

— Ваши космические корабли снабжены биологическими орудиями?

Было ясно видно, что Тиграну не хочется отвечать. Но галакты не умеют лгать. Если не удается отмолчаться, они говорят правду.

— Биологические орудия на звездолетах имеются, но меньшей мощности.

Ничего интересного, кроме живого ядра, на астероиде больше не было. Нас провели в жилые помещения и предложили отдохнуть.

Галакты удалились, а мы собрались в салоне и обменялись мнениями. Ромеро высказал недоумение, что, обладая абсолютным оружием, галакты не добились перелома в войне.

— Согласитесь, дорогой Орлан, что ваши корабли вооружены слабее. И ваши гравитационные удары, и их биологическая радиация распространяются со скоростью света. Но гравитационная волна ослабевает пропорционально квадрату расстояния, а пучок биологической радиации практически не рассеивается. На дальних дистанциях крейсер галактов всегда возьмет верх над крейсером разрушителей.

Орлан ответил с таким подчеркнутым бесстрастием, что оно могло сойти за насмешку:

— Ты забываешь, Ромеро, что наш крейсер может увернуться от узкого луча, а корабль галакта обязательно попадет, пусть в ослабленную, но опасную гравитационную волну. Прицельность биологических орудий в маневренном бою невелика. Другое дело прорываться внутрь планетных систем — тут звездолетам достается от убийственного обстрела.

Гиг, жизнерадостно захохотав, возгласил:

— При прошлом Великом попробовали прорваться — ужас, что было! Мертвые корабли слонялись в межзвездном просторе — испаренные головоглазы, силуэты невидимок, выжженные на стенах!.. Великолепное уничтожение!

Ромеро продолжал спорить:

— Но если маневренный бой, по-вашему, проницательный Орлан, и не даст перевеса галактам, то почему им не обрушиться на ваши планетные базы, на ту же Третью планету? Ее вы не сведете в сторону, а траекторию луча можно рассчитать с точностью до километра. Рано или поздно, но вас испепелила бы смертоносная радиация — и разрушители, сами разрушенные, перестали бы сеять зло во Вселенной!

— Для того чтоб предотвратить эту опасность, нами и были воздвигнуты шесть Станций Метрики, Ромеро.

И Орлан рассказал, как протекала последняя открытая схватка между галактами и разрушителями. Галакты ударили по одной из Станций Метрики из биологических орудий, но Станция свернула в своем районе пространство и после раскручивания изверженных лучей обрушила их назад на планеты галактов. С той поры галакты, где бы они ни находились в Персее, полностью отказалась от борьбы за власть в звездном скоплении.

Рассказ Орлана возобновил во мне тревожные мысли.

— Ты уговаривал нас, Орлан, обратиться к галактам за помощью. Но оказывается, их биологические орудия в бою неэффективны.

Орлан ответил, словно давно ожидал этого вопроса:

— Смотря какой бой, Эли. В районе прорыва человеческих звездолетов наши корабли будут ограничены в маневре. А если, спасаясь от биологических лучей, они кинутся кто куда, то ведь вас это тоже устроит, не так ли?

Вначале нам привиделось, что мы причаливаем к планете, населенной одними деревьями. Вокруг нее вращались две луны, на дальней мы распростились со звездолетами. Затем раскрылась сама планета, и, недоумевающие, мы напрасно искали на ней поселений — леса, одни леса, невероятные, по человеческому пониманию, леса.

— У меня глаза слепит от света деревьев, — сказала Мэри.

Это было в момент, когда мы летели, едва не ложась на верхушки леса. Деревья были гораздо крупнее земных — иные до полукилометра как мы потом разглядели. И ветви у них не опускались вниз и не раскидывались в стороны, а взвивалась вверх. Эти деревья походили на вопли, рвущиеся из глубин планеты, сравнение выспренно, но более точного я не подберу. И они не были только окрашены в разные цвета, как наша скучная растительность, — они сами сияли, не кроны, а костры раскидывались над планетой, разнообразно сверкающие огни — синие, красные, фиолетовые, голубые, всех оттенков желтые и оранжевые…

— Деревья ночью заменяют закатившуюся звезду, — разъяснил Тигран. — А разве ваши планеты освещаются не деревьями?

Он вежливо слушал ответ, но, уверен, наши лампы и прожектора, самосветящиеся стены и потолки показались ему диким варварством. В каждой комнате у галактов стоит небольшое деревце — для освещения и кондиционирования воздуха.

Среди сплошного леса открылся просвет, аэробус устремился туда. На обширной площади нас ожидали жители. Не буду описывать встречи, ее сотни раз показывали на стереоэкране. Упомяну лишь о нашем изумлении, когда мы разобрались, что встречают нас не одни галакты. К нам теснились ангелы, шестикрылые кузнечики с умными человеческими лицами, прекрасные вегажители — я вздрогнул, увидев сияющих змей: мне почудилось, что среди них Фиола. Я уже опасался, не выпустили ли на нас свору фантомов, копирующих сохранившиеся у нас в мозгу образы, но потом разглядел множество существ до того диковинных, что никому и в голову не могло явиться примыслить их.

И вся эта масса напирала, размахивала руками и крыльями, одни взлетали над головами других, другие восторженно кружились, прокладывая вращением себе путь в толпе. А среди звездожителей шествовали галакты — высокие, улыбающиеся, в непостижимо ярких, самосветящихся одеждах. Мы переходили из рук в руки, из крыльев в крылья. И радостные люди, и степенно-спокойный Орлан, и возбужденный Труб, и грохочущий Гиг — все получили свои порции ласки и привета.

А когда приутих фейерверк красок, ослабела вакханалия звуков и успокоился водоворот движений, мы полетели куда-то вниз всей обширной площадью, и снова начался парк, а в парке появился город.