Анджей Савицкий - Апозиопезис

Генриетта пихнула тетку примадонны в объятия доктора, которого это действие застало врасплох, сама же подошла к Данилу. Она присела на корточки рядом с ним и, не говоря ни слова, осмотрела его затылок. Слава богу, голова не была разбита, на ней лишь вздувалась огромная шишка. Инженер, хотя и с заметным усилием, улыбнулся юнкер-девице и с ее же помощью поднялся. Оба поглядели на воркующую парочку. Певица потихонечку приходила в себя и даже улыбалась жениху.

— Мы же ничего от нее не узнаем, правда? — вздохнула Геня.

— Боюсь, что весь инцидент помнится ей как обычный кошмарный сон, — ответил Данил. — Со временем воспоминание станет еще более блекнуть, пока совершенно не затрется. Если у тебя есть к ней какие-нибудь вопросы, задай их сразу. Завтра уже может быть и поздно.

Генриетта положила ладонь на плечо Климовича и решительно отодвинула того, так что жених грохнул с кровати, на краешке которой присоседился, и тяжко осел на пол. Фроляйн фон Кирххайм склонилась над перепуганной ее резким поведением примадонной.

— Упыря из Оперы помнишь? — не рассусоливая, спросила она. — Как выглядел? Откуда взялся? Тебе что-нибудь говорил?

Панна Довяковская смело взглянула в глаза прусской воительницы, продумывая про себя не блещущий любезностью ответ, чтобы избавиться от этой страшной и грубой женщины. Но заколебалась. Через мгновение, к своему изумлению, она отметила в заядлом выражении лица изуродованной мехаборгизацией девушки исключительную красоту, тонкость и впечатлительность. Под маской солдата Генриетта скрывала вдохновенную и чувствительную личность, равно как и неподдельную красоту. Примадонна пришла к выводу, что с личностью юнкер-девицы из Пруссии наверняка связана какая-то романтическая, ужасно трагическая история. Броня подобного рода истории просто обожала. В одну секунду она почувствовала к воительнице симпатию. Потому-то она закрыла глаза и потерла пальцами виски, пытаясь припомнить все подробности кошмара.

— Я стояла на сцене и пела, позволив захватить себя рассказу, я буквально вжилась в роль. И мне казалось, что за моей спиной что-то нагромождается, в меня вонзились бесчисленные взгляды, и речь здесь не шла о публике или там хористках. Приближался кульминационный момент моей роли, я выдала из себя совершенно все. Еще я чувствовала мурашки на коже, жжение в средине головы, трудное для описания вдохновение. Так бывает всегда, когда меня охватывает музыка и пение, когда я соединяюсь с ними в одно целое.

— Мне такое знакомо, — буркнул Данил. — Так выглядит процесс перехода на ту сторону. Только мне это удается, благодаря машинке, привитой в организм; и подобное состояние я достигаю под влиянием электрического тока, а она это делает естественно. Огромный талант!

Примадонна глянула на инженера и наморщила брови. Но свой рассказ продолжила:

— Я должна была пропеть смерть и снизить голос в апозиопезисе. И вот тогда-то появился он. Все сверлящие меня взгляды исчезли, я же почувствовала волну ярости. Его ярости, некоей чудовищной тоски, печали, желания найти что-то утраченное. Он искал этого среди живых. И он прошел сквозь меня, словно я была всего лишь бестелесным призраком. Я никак не считалась — была всего лишь тропой. С каждым шагом он делался более материальным. Огромный мужчина, обнаженный, с ранами по всему телу, бесчисленными шрамами и вонзенными в спину медными трубками. Металлические проводники были поломаны, как будто бы он вырвался из медной паутины, разрывая ее и унося ее же клочья в теле. Брр, ужасно. Он разглядывался, как будто бы потерялся, но затем кого-то увидал или почуял, и вот туг его охватило бешенство. Больше ничего о нем я рассказать не могу. А после того я упала во тьму, холодную и глубокую, словно океан.

Генриетта улыбнулась, пожала примадонне пальцы.

— Vielen Dank, Fräulein Dowiakowska, — сказала она и повернулась к Данилу. — Прекрасная работа, herr инженер. Вас я тоже благодарю.

— И я! — Жених певицы уже успел подняться с пола и теперь тряс рукой Довнара. — Позволь же тебя обнять, спаситель. Пан спас нас из тяжелейшей ситуации, теперь я пана должник до гроба. Если бы у меня была какая-то возможность отплатить! Прошу обо мне не забывать, мы еще обязаны встретиться! Непременно!

Данил покачал головой, заставляя себя криво усмехнуться. Он махнул рукой и вышел из больничной палаты, пропустив Геню вперед. Закрывая двери перед носом все еще кланяющегося Климовича, он еще успел заметить взбешенный и наполненный ненавистью взгляд доктора Винингера. Выходит, в результате всего одной операции он заполучил приятеля и врага.

На сей раз извозчика она не взяла, решив устроить себе прогулку, причем — быструю, чтобы хоть немного разогнать кровь в жилах. Самое время приняться за собственное состояние, вновь превратиться в твердого словно сталь прусского солдата из отборных отрядов пеших егерей. Отказалась Генриетта и от элегантного кринолина, надев простое, серое платье, единственным украшением которого был белый воротник. К этому высокие сапоги из жженой кожи, волосы поддерживаются двумя спрятанными под шляпкой длинными гвоздями, так что юнкер-девица чувствовала себя словно в мундире. Она прошлась вдоль Нового Швята [28]до самой улицы Хмельной, а потом прямо на Шлиску. Обходя немногочисленных прохожих, Генриетта браво щелкала каблуками. Только лишь приблизившись к подворотне небольшого, но ухоженного каменного дома инженера Довнара, девушка поняла, что всю дорогу размышляет именно о Даниле, а не о следствии.

Хорошо ли я делаю, удерживая поляка на расстоянии? А что ей оставалось? Не может она больше терпеть усиливающейся близости и доверенности в отношениях. Необходимо выбить из его головы всякие романы, да и у самой себя — тоже. Пора расстаться с мечтами о счастливой жизни под крылышком любящего мужчины. Хватит уже витать в облаках. Самое время твердо стать на земле и прекратить все эти идиотские любовные ухаживания. Вчера, после консультации в больнице, она сухо поблагодарила его за помощь, позволила провести себя до дома, а потом с гробовой миной попрощалась суровым, лишенным какого-либо тепла тоном, отправляя ухажера и приказывая ожидать последующих указаний. Генриетта надеялась, что Данил не услышал дрожи в ее голосе. Еще немножко, и она сломалась бы. Ведь ее так и подмывало положить свою ладонь ему на подбородок, провести пальцем по какому-нибудь из шрамов, прижаться к твердому металлу его груди и согреть ее собственным дыханием. Он же охватил бы ее рукой, погрузив лицо ей в волосы. А она подняла бы голову и завлекающе сощурила веки, и он поцеловал бы ее в твердые, хотя и распаленные губы. Тут Генриетта резко остановилась, возмущенная столь фривольными и необычными мечтаниями. Она грозно глянула на свое отражение в замерзшей луже [29]. На нее глядела мрачная воительница с багровым лицом и двумя винтами на лбу. Сегодня она их сознательно открыла, сознательно надела самую серенькую одежду. Она обязана была представить себя Данилу совершенно непривлекательной, холодной будто рыба прусской чиновницей. Гадкой, вредной, именно такой, о которой он должен как можно быстрее забыть.