Анджей Савицкий - Апозиопезис

Кусов не тот мужчина, которому могут нравиться подобные женщины. Он мил и вежлив, но это все результат хорошего воспитания. Сегодня вечером он пригласил ее на концерт, но это из обязанности, а не для того, чтобы сделать ей приятное. Наверняка он предпочитает тошнотворных, хотя и красивых славянских аристократок, которые в жизни не познали усилий, кожа у них бледная, словно алебастр, груби благородно маленькие, как у Венеры Милосской, и притом они еще и голодают, чтобы иметь осиную талию, как у императрицы Сиси [45].

Имеется кое-что еще. Генриетта коснулась винта на лбу, провела пальцами по сильно покрасневшей щеке, по шраму возле ключицы — оставшегося от французской шрапнели и по второму, на животе — от укола австрийским штыком. Нет смысла чего-либо скрывать: не дама я, но солдат.

Девушка тяжело, с болью вздохнула. Это какое уже по счету любовное разочарование? Когда уже закончатся все эти нереальные мечтания? Надо выбить себе из головы полковника Кусова, как уже раньше сделала с инженером Довнаром. От беспокойства Генриетта даже вздрогнула: она совершенно забыла о нем, со вчерашнего дня не посвятила ему ни единой мысли. И замечательно! Необходимо покончить с этой слабость, упрекнула она сама себя.

Пора выбирать наряд к сегодняшнему концерту, приготовить к нему прическу и набор инструментов. На сей раз она отправляется туда по службе, чтобы устроить ловушку на возможного террориста. Кусов считал, что тот вновь может ударить. Не известно только: по кому, поскольку никакой австриец о своем присутствии не извещал.

Фроляйн фон Кирххайм открыла одно из отделений шкафа и какое-то время копалась в висящих внутри корсетах, с вешалки сняла черный, из толстого материала, к тому же армированный стальными прутьями. Весил он пуда два. К нему она не наденет элегантный кринолин, а простое платье, зато снабженное хорошенько спрятанными карманами и кобурами. Генриетта присела у одного из сундуков и подняла крышку. Изнутри она вынула пояс с боеприпасами и два небольших короткоствольных револьвера, а к ним еще и кинжал с искривленным лезвием.

Из небольшого футляра Генриетта высыпала стеклянные бутылочки и свернутый стальной тросик с нанизанными через каждые несколько сантиметров колючками. Не забыть их только обработать ядом. В дополнение на столешнице очутились четыре гранаты с короткими запальными шнурами и коробка саперских спичек для их поджига. В самом конце девушка взяла плоский ключ, с которым, собственно, и так никогда не расставалась, и прибавила к тщательно и любовно уложенному арсеналу. Самый подходящий наборчик для свидания с красавцем-джентльменом. Генриетта закусила губу, с недовольным видом покачивая головой.

Мрачные размышления прервала доходящая из окна знакомая мелодия. Характерно громкие звуки, как будто бы кто-то одновременно играл на губной гармонике и на цимбалах, исходили, естественно, из шарманки, то есть, смеси музыкальной шкатулки с миниатюрным органом. Официально мелодия считалась украинской народной песней [46], но в Польше под нее пели некую запрещенную песню, которую Генриетта выучила от сыновей хозяйки, и которую она тут же начала громко напевать:

— Марш, марш, вы поляки, храбрецы и забияки, отдохне-ом от трудо-ов в тени дедовских садов…

Геня взяла лежавшее на кровати портмоне, вынула из него десятикопеечную монетку, и уже хотела было открыть окно, как до нее дошло, что почти не одета. Тогда она быстро натянула сорочку и только после того выглянула во двор. Шарманщик стоял посреди площадки, окруженный пятью сыновьями Яси, которые игрались с привязанной к инструменту обезьянкой. Старик с седой бородой и в грязном лапсердаке яростно крутил ручку шарманки и поглядывал вверх, рассчитывая, что какое-нибудь окно, в конце концов, и откроется. Геня улыбнулась и бросила монетку. Лишь только та брякнула о землю, мартышка подскочила к ней и отнесла хозяину. Музыкант кивнул пруссачке и оскалил гнилые зубы в усмешке.

Девушка уселась на подоконнике и слушала мелодию, позволяя прохладному ветру врываться в комнату. Яся считала проветривание исключительно вредным для здоровья и нежелательным для мебели. Как она решительно протестовала, когда Генриетта открывала окно, как чуть ли не панически страшилась варшавского воздуха. Привычный смрад затхлости, пота и готовящейся еды заполнял каждую квартиру, и он был гораздо безопаснее свежего воздуха, но, прежде всего — он был свойским! Но вот наша юнкер-девица обожала открытые пространства и ветер, и при любой возможности она впускала их вовнутрь помещения.

Шарманщик не щадил усилий, чтобы обеспечить развлечение жителям доходного дома. И это принесло свои плоды: из окон полетели гроши и копейки. Генриетта положила голову на руки и закрыла глаза, подставляя лицо ветру. Радостные, возвышенные звуки врывались в ее мысли. Они ассоциировались с германскими военными маршами, греющими сердце любого солдата. Пруссаки такую музыку обожали, Геня почувствовала себя как дома.

Как вдруг ее охватило странное беспокойство. Ветер совершенно утих, замолк хохот хозяйкиной детворы, умолк доходящий издали городской шум, как будто бы вся Варшава замерла в тишине. Слышно было только лишь шарманку, ее мелодия звучала все громче, она врывалась не только в мысли, но и грубо вонзалась прямиком в реальность. Генриетта поглядела вниз. Шарманщик вертел ручкой словно автомат, уставившись куда-то отсутствующим взглядом. Обезьянка припала к земле, поджав лапки и трясясь всем тельцем. Из шарманки сочилась темнота, протекала сквозь дешевые украшения корпуса и стекала на землю. Пацаны отступали шаг за шагом.

Прибывает, хотела шепнуть Генриетта, вот только слова никак не хотели проходить сквозь горло.

— Он снова тут, — с огромным трудом все же процедила она..

А вокруг музыканта уже клубились полосы тьмы, как бы ожидая случая материализоваться. Шарманка играла все медленнее, звуки мелодии сонно бубнили, грязли в тенях. Через мгновение они замрут в тишине, в апозиопезисе, и вот тогда вновь появится он — Генриетта знала, что так и случится. Вновь случится что-то ужасное, снова кто-то погибнет.

Она стиснула зубы так, что те буквально скрежетнули. И этот звук диссонансом вонзился в гаснущий ритм. И он освободил ее! Девушка отклеилась от подоконника, бросилась к туалетному столику и схватила один из револьверов. Она выстрелила в окно, целясь в небо. Бабахнуло громко! Оглушающий грохот выстрела прокатился по колодцу двора, загремел в водосточных трубах, тряхнул стеклами в окнах. Зато чары рассыпались.

Шарманщик глухо вскрикнул и опал на колени. Обезьянка начала пищать, детвора хором разревелась. Генриетта же упала грудью на подоконник, тяжело дыша, как будто после отобравшего все силы бега.