Дмитрий Старицкий - Путанабус. Наперегонки со смертью

С последним интенданта расставаться мучила жаба. Крепко мучила. Но отказать бумаге с подписью Мехлиса он не осмелился.

– Моисей Шлемович, – предложил я ему вполголоса, – куда нам сейчас тащить обе бутыли? Да и на чем?

И внимательно посмотрел ему в глаза.

Интендант почесал за ухом, мотнул головой и согласился со мной, что в двуколку все не влезет.

– Вот и я о том же, – продолжал рассуждать. – Одну бутыль мы пока оставим у вас. Мало ли что случиться может в этом каретном сарае, в котором сейчас перевязочный пункт? Лучше вы нам саквояж подыщите под нашу старую одежку. И прикажите запрягать санитарную двуколку.

– Вы совершенно правы, Георгий Васильевич. – Интендант даже руки потер, как муха перед обедом. Никак в предвкушении удачных гешефтов со спиртом в период сухого закона. Я же ему сразу за две бутыли в складском талмуде расписался. – Сейчас распоряжусь насчет двуколки. Ее сразу к вашему подразделению приписать или с возвратом?

– Лучше сразу. Она же и так нам положена.

– Таки да, – согласился интендант.

Пока мы с Шапиро носились по амбарам, пока запрягали в нашу двуколку красивую рыжую кобылку с тонкими ногами, пока нам выделялся из личных закромов интенданта объемный американский сак, Наталия Васильевна успела пошить две нарукавные повязки белые с красным крестиком посередине. На завязках.

Переоделись в обновы мы там же, в амбаре. И повязки нацепили на левые руки. Наталия Васильевна лишь картуз надевать не стала, обошлась косынкой сестры милосердия. В неушитом вороте гимнастерки ее шейка стала похожа на гусенка, поэтому венгерку она на плечи накинула.

Я же не преминул подпоясать френч австрийским ремнем с «манлихером».

Погрузили все в двуколку и, тепло простившись с испуганно-заботливым интендантом, не торопясь покатили к волостному управлению. К обжитыми уже нами каретному сараю и сеновалу.

Заезжая во двор волостного правления, мы неаккуратно столкнулись с Мехлисом, который ловко перехватил нашу лошадь под уздцы, слегка отскочив в сторону. А то бы мог не отделаться легким испугом при столкновении с гужевым транспортом. Лечи его потом. А отпуск?

– Вижу, обживаете свое подразделение, товарищ начальник пепепупо? Похвальная деловитость. – Комиссар нам задорно подмигнул.

– Лев Захарыч, хоть ты бы не смеялся над моей должностью, – с укоризной ответил ему с высоты двуколки.

– Все, больше не буду, – улыбнулся комиссар, ласково поглаживая лошадиную морду. – Хорошая кобылка, справная. Интересно, за что так полюбил вас Шапиро, что энглизированного дончака вам в оглобли отдал?

Я сделал удивленное лицо и развел в стороны руки. Типа знать ничего не знаю и ведать не ведаю.

А Мехлис уже переменил тему:

– Чаем меня угостите в качестве компенсации за наезд?

– С удовольствием, – подмигнул я Наталии Васильевне. – Только у нас чай особый, революционный – бээсбэзе.

– Не понял. – Мехлис действительно выглядел озадаченным. – Какое безе?

Тут я откровенно расхохотался:

– Это означает, что чай «без сахара и без заварки».

Вылез из двуколки сам и подал руку милосердной сестре, помогая той выбраться на твердый грунт. Потом, взяв лошадь за уздцы с другой стороны от комиссара, повел ее с повозкой к каретному сараю. Мехлис пошел со мной, так как все еще держался за недоуздок.

– Уел, трубка клистирная. Отомстил за пепепупо, – констатировал комиссар. – Веселый ты человек, Георгий Дмитриевич, как я посмотрю.

И не понять – то ли в похвалу это мне, то ли в упрек.

– А чего унывать, – поглядел я ему в глаза прямо, – уныние есть смертный грех, как попы учили. Что наши, что ваши.

– Наши попы называются раввинами, – возразил Мехлис, помогая мне открывать дверь в конюшню.

– Это мне монопенисуально.

Я сбил фуражку на затылок и стал выпрягать кобылу из двуколки.

– Георгий Дмитриевич, так кипяток ставить? – подала голос Наталия Васильевна из ворот каретного сарая.

– Всенепременно, – обернулся я к ней, – как же мы комиссара без чая оставим? Да еще в присутствии Ревтрибунала в расположении части. Это будет крайне неосмотрительно с нашей стороны. Могут заподозрить в контрреволюции.

Смеялись уже втроем. Здорово, когда начальство шутки понимает. Хуже, когда оно такое, как товарищ Фактор со всей революционной и очень серьезной тупостью.

А еще за это время я подумал, что можно так вот запросто спалиться лексиконом двадцать первого века. Как два пальца об асфальт. Ну, вот… Теперь за губой следить надо. И базар фильтровать. Как штандартенфюреру Штирлицу, который пока где-то в Красной армии на посылках бегает как Максимка Исаев.

Мехлис, обождав, пока сестра милосердия скроется в каретном сарае, задал вопрос:

– Так что за слово вы последним употребили про раввинов?

Ого! Начальство перешло с «ты» на «вы». Плохой признак. Посмотрел в светлые честные глаза комиссара и ответил:

– Я сказал, что мне, как свободному от религии человеку, что поп, что раввин – мо-но-пе-ни-суально, – последнее слова сказал по слогам, для особо одаренных.

– Погоди, сам догадаюсь, – сказал комиссар, закатывая зрачки под брови.

Красиво думает. Видать, наш комиссар головоломки любит: сканворды всякие, ребусы, ментаграммы. Тем временем Мехлис потер ладонью подбородок, пару раз кивнул кудрями и промолвил с некоторой растяжкой слов, как будто не совсем был уверен в сказанном:

– Моно – это по-гречески один. Помню. Или по-древнегречески… Могу и попутать: в классической гимназии не учился, а в коммерческом училище этот язык не преподавали. А пенис по-латыни будет… – Тут он весело расхохотался, не договорив фразы. Открыто так засмеялся, заливисто. – От, медицина… – В восторге комиссар, присев, ударил себя ладонями по ляжкам. – Даже мат у вас латинско-древнегреческий. Но и старого взводного фейерверкера [22] Взводный фейерверкер – унтер-офицерский чин в артиллерии Русской императорской армии. Командир орудийного взвода. Равен современному сержанту. тебе с панталыку не сбить, – погрозил он мне пальцем.

Я в это время закончил выпрягать кобылу и стал заводить ее в конюшню.

– Ладно, Георгий Дмитриевич, обихаживай кобылу не торопясь, я скоро к вам загляну, – крикнул мне вслед комиссар. – Посмотрю, как устроились.

– Как это понимать? – спросила меня Наталия Васильевна, когда я вернулся в каретный сарай.

– Что понимать? – не понял я вопроса.

– Эти заигрывания комиссара с нами.

– Перетерпим, милая. Надо перетерпеть. Ты только помни, о чем ты не должна говорить. Ни при каких условиях.

– Я помню, – заверила она меня. – Я не баронесса. У меня не было мужа полковника. И вообще я мещанка необразованная со смешной фамилией Зайцева.