Дмитрий Старицкий - Горец. Вверх по течению

Что-то это все действо мне напомнило реалии из российской истории… Точно. Крымскую войну середины девятнадцатого века. Сапоги с картонными подметками, которые поставлял в русскую армию знаменитый в будущем археолог Генрих Шлиман, открыватель гомеровской Трои. Но Шлиману удалось сбежать от уголовной ответственности из Петербурга через Сибирь в Америку, бросив жену и троих детей без средств к существованию. А тут этого афериста успели поймать за руку. Бог мой, миры разные, а деловые перцы везде одинаковые. И сусальный образ империи, сложившийся у меня за время курса молодого бойца, основательно потускнел.

– И вот в одно прекрасное время, восемь лет назад, – витийствовал прокурор, – жизненная стезя господина Арша пересеклась с поприщем капитана Шаргола, любителя эффектных женщин и красивой жизни. Но! При своей непрезентабельной и несимпатичной внешности, чтобы добиться благосклонности предметов своей порочной страсти, тогда еще старший лейтенант Шаргол пошел по пути тайных хищений с мобилизационных складов имперской армии. Но все равно денег на распутную жизнь ему катастрофически не хватало. Как до того не хватало на нее офицерского жалованья. И тут два афериста находят друг друга и преступно сговариваются поправить свои финансы за счет казны империи. Капитан Шаргол заменял на вверенных его попечению императором мобилизационных складах хорошие солдатские сапоги на творения господина Арша с его картонными подметками, которые не отличить от настоящих до эксплуатации сапог в мокрую погоду. И как уже ранее мной говорилось, за восемь лет – а именно столько оставалась безнаказанной их афера – они нанесли имперской казне денежный ущерб, оцениваемый финансовыми экспертами в сто двадцать две тысячи золотых кройцеров. И еще предстоят расходы по замене многочисленных картонных подметок в этих сапогах на настоящие, кожаные. Ваша честь, я подозреваю, что данная афера так бы и продолжалась, если бы не наступившая война, которая потребовала распечатать эти склады, и часть хранимых фальсифицированных сапог попала в маршевые роты в первые же дни войны. Началось следствие, которое все и установило. Учитывая тяжесть содеянного, по законам военного времени, прокуратура требует смертной казни аферистов, наживающихся на крови наших доблестных солдат. У меня все, ваша честь.

Потом был опрос подсудимых, которые во всем признались, сказав, что их «бес попутал».

Потом суд, сбившись в тесную кучку за столом, вполголоса совещался.

Потом левый заседатель что-то писал, а председатель его писанину правил. И набело переписывал все уже правый заседатель.

И когда мы уже совсем озверели неподвижно стоять под солнцем в неудобных парадных мундирах, встал председатель суда и зачитал приговор:

– Выездная сессия военно-полевого суда Рецкого округа в составе советника военной юстиции первого ранга Бонварка (председатель суда) и его заседателей: советника военной юстиции третьего ранга Сасебворка и военного юриста первого ранга Марцога внимательно рассмотрела дело обвиняемых в афере против военного ведомства империи капитана интендантской службы Роя Шаргола и частного фабриканта Салмона Арша и нашла обвинения, выдвинутые против них военной прокуратурой, обоснованными и полностью доказанными…

Расслабляющая волна пробежала по рядам солдат с надеждой, что все это достаточно поднадоевшее представление скоро кончится. А председатель все бубнил особой судейской скороговоркой, которая вырабатывается долгими упражнениями в зачитке таких бумаг:

– …именем его августейшего величества, императора Отония Второго суд приговорил. Параграф первый: капитана Шаргола лишить воинского звания и уволить из имперской армии с позором, а также лишить его прав имперского гражданства. Параграф второй: над подданными империи Шарголом и Аршем согласно законам военного времени произвести экзекуцию в виде повешения их за шею до смерти. Параграф третий: конфисковать принадлежащее им все движимое и недвижимое имущество в покрытие расходов на возмещение того материального ущерба, который они нанесли военному ведомству империи. Параграф четвертый: приговор окончательный, обжалованию не подлежит, экзекуцию провести безотлагательно в присутствии войск гарнизона.

Пока у интендантского капитана с мясом срывали петлицы со знаками различия, фабрикант ползал по помосту на коленях и, заламывая руки, умолял не конфисковывать уж все его имущество, иначе четверо его детей пойдут по миру.

– Об этих последствиях думать тебе надо было раньше, когда только собрался пить кровь имперских солдат и пособничать врагам империи, – громко возразил ему прокурор, чтобы его реплика дошла до самых задних рядов нашей строевой коробочки.

Саму казнь описывать не буду. Нет в ней ничего эстетического. Скажу только, что нас заставили досмотреть все до конца, пока у повешенных не закончились конвульсии. И только тогда строем повели со стрельбища на обед, который после казни мне в рот не полез. Хотя многие мои сослуживцы рубали еду как ни в чем не бывало. Аж писк стоял за ушами.

Я прекрасно понимал, что данный спектакль с выездным заседанием военно-полевого суда был рассчитан на осознание солдатами той мысли, что высшая власть в империи неустанно о них заботится и ждет от них ответного чувства на поле брани. И тут же подумал, что для вящего закрепления эффекта требовалось еще расстрелять перед строем дезертира, но, видимо, такового не оказалось у организаторов под руками. Мне не было жалко этих аферистов, но все же… все же какое-то чувство гадливости это действо в моей душе оставило. Не знаю, как у других… Никто своими переживаниями с соседями не делился, демонстрируя знаменитую в империи рецкую молчаливость. Тут надо либо патриотические лозунги орать, либо молчать в тряпочку.

Однако сухие формулировки Дисциплинарного устава приобрели свою выпуклость.

Главная площадь Втуца – наконец-то я узнал, как называется этот город, – непритязательно названная Плац-майор, приняла нас празднично.

Чисто вымытая брусчатка.

Цветочные гирлянды, вьющиеся по балконам, плотно забитым любопытствующей публикой.

Трепещущие флаги империи и Реции.

Колокольный звон.

Нарядно одетые горожане. Многие в народных костюмах.

Все же Втуц – столица большой провинции империи, бывшей феодальной марки. И последний маркграф Реции почтил сегодня нас своим присутствием, сидя в резном кресле на задрапированном тканью патриотических цветов временном помосте. Сегодня он в пышном генеральском мундире и черной лакированной каске, украшенной на макушке золоченым орлом и с «буденновскими» усами на лице, только седыми, представляет здесь особу императора и от его лица принимает у рецких добровольцев присягу, превратив эту церемонию в праздник для всего города.