Дмитрий Старицкий - Горец. Вверх по течению

Пришел Гоц. Посмотрел на мое изделие. Почесал затылок и спросил:

– А расплющил на кирке конец зачем?

Пришлось объяснять, что острым концом можно в таком грунте только неглубокие дырки наделать, а вот мотыгой все это потом очень удобно отколупывается, и остается только совковой лопатой подобрать.

– Сам придумал? – посмотрел на меня ефрейтор с подозрением.

– А то, – ответил я не без гордости, потому как на бадонском хуторе самолично переделал аналогичный инструмент после похорон брата кузнеца. – Думаешь, на нашей горе земля лучше?

– Ладно, – согласился со мной батальонный кузнец, взявшись раздувать мехи горна. – Хуже не будет. Один же конец остается по-прежнему острым. Работаем. – И тут же выдал нечто обратное: – И не так, как ты взялся, словно тебе сдельно платят, а так, как я сказал вчера. Изображаем… Нам этой кучи ломаного струмента надолго хватит, а там еще подбросят. А служба между тем каждый день идет. Где смысл надрываться?

– Не получится, – ответил я ефрейтору. – Было бы мирное время, я бы со всей душой с тобой согласился, но сейчас идет война. Не построим вовремя укрепления на перевале, вынесут отсюда винетские горные стрелки наши войска, и будем мы с тобой ударно вкалывать, но уже в плену за пайку скудную. Ты этого хочешь?

Кузнец забрался под кепи всей пятерней.

– М-да… Не рассматривал я этот вопрос с такой стороны.

И мы впряглись в починку. Раскалить, выпрямить, конец расплющить, сформовать и закалить. И так двадцать три раза до сигнала горниста, который созывал на обед. Нормальная работа, никакого показного усердия. Глянули на кучу покореженного инструмента, которая и не подумала уменьшаться, махнули рукой, сняли кожаные фартуки, умылись и пошли трапезничать. Святое дело для солдата срочной службы.

Питались мы в батальонной столовой вместе со штабными унтерами. Юнкера с офицерами вкушали отдельно для них приготовленную пищу в палатке комбата. Остальные в ротах, каждая отдельно. Впрочем, кормили неплохо, хотя гороховый суп был не со свежей убоиной, а с отмоченной солониной. Повар батальонный призывался из пафосного ресторана во Втуце, где, несмотря на молодость, трудился уже помощником шефа на кухне. Видать, ушедшие боги отпустили мне и здесь толику везения. Но только на год, потому как гражданство этому талантливому работнику общепита было до одной дверцы, а почти год он уже отслужил.

Ну вот, сглазил.

На третий день приперся в кузню унтер-офицер Прёмзель с претензией. Конкретно ко мне.

– Это ты, что ль, у меня во взводе подснежником числишься?

– Может, и я, – пожал плечами. – Откуда мне знать штабные заморочки, когда работы навал. Только в столовую и в сортир сходить есть свободное время.

– Бросай работу и иди за мной, – сказал унтер. – Тебя командир роты требует поставить пред его ясные очи. И это… в порядок свой внешний вид приведи, а то ротный неаккуратных солдат не любит.

– А он чё, большой начальник? – запустил я русский армейский прикол. С него обычно хохлы офигевали. Наши, российские. С украинскими хохлами послужить мне как-то не довелось.

Но Прёмзель оказался стрессоустойчивым унтером.

– Щас он тебе сам разъяснит, кто тут большой начальник, а кто маленький, – усмехнулся он. – Дам только один совет. Называй его не «господин капитан», а «ваша милость». Он это любит, потому как барон.

– Это с какого такого бодуна? Я ему не крепостной, а такой же слуга императора, как и он, – набычился я.

И очень удивился. Встреченные мною в стройбате инженеры и инженерные юнкера из аристократов снобизмом не отличались.

– Ну, мое дело предупредить, а там как сам захочешь, – осклабился унтер. – Умылся? Пошли… Хотя нет. Сапоги еще раз почисть. Особенно задники. Чтоб блестели, как у кота яйца.

Командир первой роты капитан барон Тортфорт, низкорослый, рано лысеющий толстяк лет тридцати пяти, начал наше знакомство с того, что обозвал меня дезертиром. И минут пять разорялся на недисциплинированность так называемых добровольцев с гор, которые сбегают при первом удобном случае куда полегче, а на линии работать некому.

– Прёмзель, это твой солдат, – заключил капитан, – тебе его и воспитывать. Поставь его на самый трудный участок и дай кайло в руки. Нечего ему при штабе «придурком» околачиваться, раз он у нас в списочном составе.

Так я оказался в стройбате на общих работах, поработав батальонным «придурком» всего-то три дня.

– Тебе все ясно? – ткнул ротный мне в грудь волосатым пальцем, напоминающим сардельку.

– Так точно, господин капитан! – рявкнул я, приняв четкую уставную стойку, как в лагерях учили.

– Ко мне обращаются не «господин капитан», а «ваша милость», – нажал на меня ротный, но ласково так, как на ребенка.

– Никак нет, – изобразил я собой солдата Швейка. – Осмелюсь доложить, что согласно Устава внутренней службы имперской армии младший военнослужащий обращается к старшему военнослужащему исключительно по воинскому званию или чину с прибавлением эпитета «господин».

Капитан обошел меня со всех сторон, как бы разглядывая, потом повернулся к унтеру и заявил:

– Устрой ему жизнь по уставу, Прёмзель. Раз так ему этого хочется.

И лениво так махнул нам рукой на выход.

– Будет исполнено, ваша милость! – гаркнул унтер. И уже мне: – За мной. Шагом марш.

Каблуки Прёмзель стаптывал внутрь. Отец как-то давно мне сказал, что это признак вредного человека.

Указал мне унтер место в палатке, дал время до обеда на перетаскивание вещей и обустройство и ушел.

Гоц встретил меня в кузне с разведенными в стороны руками и весьма удрученной мордой. Он уже успел сбегать с жалобой к батальонному инженеру, но тот сказал ему, что это распоряжение комбата по жалобе командира первой роты и что он тут поделать ничего уже не может.

– Одна беда с этой интеллигенцией, Савва. Дал инженер распоряжение о тебе и забыл, что надо его через штаб проводить, – сокрушался кузнец. – Вот тебя и раскидали со всем пополнением по списку… в первую роту. Не глядя.

Когда я собрал свой ранец, Гоц участливо посоветовал самому отобрать себе инвентарь получше и обязательно его пометить.

– А то что, сопрут? – вот ни на столечко не удивился я такому совету.

– Нет. Спереть не сопрут, но поменяют на плохой или ломаный легко.

Пользуясь дружеским советом, отобрал я себе из отремонтированного шанцевого инвентаря нормальную кирку-мотыгу, штыковую и совковую лопаты. И на каждой ручке нарисовал красивую такую кнопку – отличительный знак. Не думаю, что у других такой же может быть.

На обеде унтер заставил весь взвод три раза заходить в столовую палатку и снова выходить из нее строиться, пока не добился правильного поведения подчиненных согласно Устава.