Константин Горин - Пилигримы войны

– Да хорош, Якут, – встрял Блаженный. – Ну сектанты, может, это родноверы какие-нибудь. Или еще чего. А идол стоит, тут ничего страшного нет. У нас в фортах тоже идолы стоят, ну типа оберега, народ охраняют. И ничего, живем себе, не тужим.

– Уверен? – сощурился на него Свят.

– А чего? Может, они мирные сектанты-то. А нам еще топать и топать. Такими местами пренебрегать грех. В коем-то веке под крышей переночуем. Поспрашиваем, как и что. Нестера перевяжем. Может, у них для него какое лекарство найдем.

– Ты на меня не кивай. – Нестер скривился. – Если нужно будет обойти, обойдем. Лучше по сторонам поглядывай, вдруг твой соль-камень найдем.

– Свят, что думаешь?

Свят снял шлем, почесал вспотевшие волосы.

– Да черт его знает. С одной стороны, соблазнительно, тут я Блаженного поддерживаю – под крышей, не на сырой земле, да и темнеть скоро начнет, а с другой – хрен их знает, чего у них на уме.

– Ну и?

– Ладно, если что, отобьемся. Да и не дураки они, вооруженных трогать. А там и правда узнаем, что в округе творится.

– Я против. Но решать тебе, командир. – Якут забросил за плечи рюкзак.

Полоз прикидывал варианты.

– Ладно, идем в деревню. Смотреть в оба, дойдем до крайнего дома, узнаем, что к чему. При малейшей опасности сваливаем оттуда на хрен.

Вслед за Якутом осторожно обошли капканы, спустились к крайнему дому.

Цветастая шторка дрогнула. Полозу показалось, что он видел женское лицо.

– Свят, иди ты.

Свят огляделся. Они стояли на утоптанной дорожке, справа темнели посадки огорода, слева, у самого входа, стояла вкопанная до половины бочка. Он обошел Якута и Полоза, подобрался к окну и постучал:

– Эй, хозяева! Есть кто живой?..

… – Эй, хозяева! Есть кто живой?

Марьяна стояла у окна, прижавшись спиной к стене. Руки дрожали. Из соседней комнаты выскочил было младший, Пашка, но, увидав побелевшее лицо матери, юркнул за шторку, заменявшую дверь. Перед глазами стоял жесткий взгляд Чухи, вцепившаяся в нее жилистая рука. «Придут, впустишь в дом. Накормишь-напоишь, чтоб все чики-брики было. Поняла? А как будешь поить, вольешь туда «бревна». Смотри, не запори дела! Сделаешь как надо – Отец тебя простит. А не сделаешь – живьем зарою». Марьяна машинально потерла руку. Саднило.

– Кто там?

Голос сорвался, Марьяна схватилась за шею. Ой, Господи, только не сейчас!

– Ну вот, живые объявились. Выглянь, хозяюшка.

Она осторожно отдернула шторку. За окном возвышался здоровяк в камуфляже, каска сбита на затылок, открывает светлые волосы. Усатый, а глаза добрые. За спиной его, на дорожке, еще четверо. Стоят смирно, оружие не прячут.

– Чего вам?

– Пустишь на постой? На одну ночь всего. А утром мы уйдем. Обиды не причиним, не бойся.

– А вы откуда, кто такие будете?

Она будто слышала себя со стороны. Голос чужой, не узнанный, словно не она говорит. Ноги трясутся мелкой дрожью. Ей показалось, что еще чуть-чуть, и они вовсе не будут держать ее. Упадет прямо тут, у стены.

– Издалека, хозяюшка, – уклончиво ответил усатый. – Ну, так что, пустишь или в другой дом нам идти?

«А не сделаешь – живьем зарою».

– Пущу, чего ж не пустить.

– Вот спасибо.

Путь до двери казался невероятно длинным. Несколько раз она замирала, хватаясь за стену, потом топала на себя ногой, заставляя идти вперед. Вошла в сени, откинула засов, пропуская их внутрь. В сенях стало невероятно людно. Марьяна как в тумане видела их лица, запал в памяти ветвистый шрам на лице у одного, прямо из уголка рта, на всю щеку.

– Больной у вас? – спросила она, глядя на последнего, державшегося за ребра.

– Да вот, живность в ваших лесах больно недружелюбная, – ответил усатый, улыбнулся располагающе. – А ты что ж, одна живешь?

– Зачем одна? Дети у меня. Трое. Дед старый.

– Тяжко, наверное?

– Почему тяжко? Как у всех. Вы проходите, чего в сенях толпиться.

Гости прошли в дом. Огляделись.

– Только вот ружья свои на гвоздь, что ли, вешайте. Нехорошо, с ружьями-то в дом. Не по-людски.

– Ладно, хозяюшка, повесим. Ты только детишкам своим скажи, чтоб не любопытничали.

– Да они уже спят, поди. – Марьяна быстро глянула на занавеску.

– Ну ладно тогда. Ты не бойся, мы тихонечко.

Марьяна прошла в дом, гости двинулись за ней. Вошли в комнату, расположились у стола, на лавках.

Марьяна заметалась по комнате. Усатый поймал ее за рукав, усадил рядом.

– Да ты не суетись, хозяйка. У нас свое, не объедим.

Она всплеснула руками:

– Да что это я, пустить пустила, а накормить не накормлю.

– Это подождет. А вот страдальца нашего разместить не мешает.

Он подмигнул увечному, тот фыркнул, но тут же поморщился от боли. Марьяна повела его за шторку, указала на топчан, застеленный синим солдатским одеялом.

– Откуда такое? – Увечный ткнул рукой в одеяло, на котором блеклым пятном угадывался трудноразличимый штемпель.

– Да откуда? Ходили тут пришлые вроде вас. Только оружье-то у них не такое грозное было. Меняли всякое на припасы. Так вот и купила. За картошку.

Увечный кивнул, принимая объяснение. Потянулся было к ботинкам, согнулся от боли.

– Давай уж помогу. – Марьяна присела на корточки, пыхтя развязала хитрозапутанный узел на берцах.

В доме потихоньку пробивался совсем другой запах – мужского пота, амуниции, кожи и железа, запах, забытый Марьяной за четыре года вынужденного холостяковства. Этот запах будил в Марьяне что-то женское, отбрасывал назад, к тем дням, когда еще был жив муж и они, прихватив детей и отца, забирались все глубже и глубже, в глушь. Говорила ведь ему тогда – к людям надо, в большое поселение, только он ведь упрямый был, все по-своему да по-своему. Найдем местечко, говорил, осядем – что ж я, для своей семьи сам дом не сложу? Сложу. Подальше от всех заберемся, жить станем. Вот и забрались. Пять домов тут и стояло, это потом уже, как появился Отец, строиться начали, а поначалу здесь мало кто жил. Как он их всех ловко-то прищучил. Не успели глазом моргнуть, как все в кулаке оказались. Муж-то все уговаривал – да ничего, Марьяш, пускай треплется про Священного Духа, про Великую Книгу – нам-то что с того? У нас дети, детей поднимем, а там… Знал бы, что никого Отец отсюда не отпустит, никому жить не даст. « А не сделаешь – живьем зарою ». Как Наташку Пряхину. Согнал тогда всех, смотреть заставил. И никто не пискнул, никто ей не помог. Выволокли из дома в ночнушке, в гроб бросили… Она выла там… Страшно выла. Господи, если ты есть, пусть они его накажут, у них же и оружие есть. Накажут… Ты сама ж им подлить обещала, своими вот руками…

За столом гости тихо говорили между собой. Марьяна остановилась за занавеской, но страх мешал подслушивать, да и голоса сливались в один мерно гудящий улей. Она вышла, робея под их взглядами, прошла на кухню, выудила из шкафчика настой на травах, вернулась к увечному: