Генри Барс - И больше никого… Новая фантастическая повесть

– Ты как себя чувствуешь? – во второй раз за сегодняшний вечер осведомился он о здоровье спутницы.

– Лучше все-ээх! – пропела она.

– Ты сегодня так сильно кашляла, напугала меня, если честно. Как думаешь, не заразилась? – он впервые по собственной инициативе обнял Катю за плечи и приложился щекой к её волосам, ощутив нежный запах духов.

– Нет, это от курения. – Генри с подозрением оглядел свою спутницу. Курила девушка не много, да и редко встретишь курильщика, легко признающего курение причиной своего надрывного кашля. Почти любой курильщик признается, что простыл, подхватил заразу или даже воспаление лёгких, но ни за что не признает курение причиной своих проблем со здоровьем.

– Ну, смотри!.. Если что, сразу говори! – он неожиданно поймал себя на мысли, что сейчас общается с ней, как с ребёнком. Ну и что теперь с этим делать?

Такси ловили долго. Никто не останавливался, да и улицы казались теперь какими-то зловеще пустынными. Наконец, остановился аж целый Мерседес S600. Генри как-то удивительно легко договорился с водителем ехать на другой конец Москвы за пятьсот рублей, они плюхнулись на роскошный диван заднего сиденья и сразу стали целоваться. Катины губы оказались холодными и нежными, а её ладони – горячими и сильными. «За любое счастье и за любой грешок придётся платить», – непонятно из каких глубин всплыла незваная подленькая мыслишка, но думать её дальше не было никаких сил и никакого желания. Водитель включил тихую музыку без слов, поглядывал изредка в зеркало и посмеивался в усы. Один раз, кажется, даже подмигнул, встретившись взглядом с Генри. За хрустальной чистоты стёклами дорогой роскошной машины – чуда немецкого автомобилестроения проплывали нереальные миражи жёлтых огней московских улиц. Местами взмывали ввысь и медленно таяли искры преждевременных, а возможно, уже и неуместных салютов. До Катиного дома прилетели за рекордные двадцать минут, что ещё вчера в это время суток представлялось совершенно нереальным. Что такое двадцать минут в пути по московским меркам – да разве что со двора выехать. Выйдя с девушкой на морозный воздух, Генри попытался расплатиться с водителем Мерседеса, сунув ему тысячную и намереваясь не брать сдачи. Но новогодние странности продолжались – водитель денег не взял, только грустно пожелал им удачи и счастья. Так прямо и сказал:

– Удачи вам, ребята! А ещё настоящего счастья! – хлопнул дверцей и укатил в морозную ночь, подняв высокий торнадо снежинок.

Игнорируя лифт, они взбежали по лестнице на четвёртый этаж. Задыхаясь от едва сдерживаемого хохота, повозились с замком тамбурной двери, а затем с двумя замками двери Катиной квартиры – руки не слушались и путали ключи, и так не хотелось отвлекаться друг от друга – и ввалились в коридор. Катя заперла замок за своей спиной, пресекла дальнейшие поцелуи, предложила чувствовать себя как дома и, сбросив шубу, упорхнула в ванную, откуда немедленно послышался надрывный кашель, который не в силах был заглушить даже звук включённой воды.

«А ведь если она заболела, то и я уже заразился!» – подумал Генри, безуспешно пытаясь найти в себе хоть какие-то следы страха, печали или волнения по этому поводу. Он разулся, повесил пальто на вешалку в коридоре и прошёл в большую комнату, ступая по бежевому ковру с длиннейшим ворсом. Пушистый серо-голубой британский кот, сидевший на спинке кресла, сверкнул зелёными глазищами, недовольно мяукнул и удалился из комнаты, видимо в сторону кухни. В комнате, служившей очевидно гостиной, Генри присел в кресло и воспользовался пультом, чтобы включить телевизор и найти канал со спокойной музыкой. После пары десятков нажатий такой канал нашёлся, и Генри решил совершенно обнаглеть и перебраться на диван. Он прилёг, подложив под голову удобный валик подушки, и прикрыл глаза в ожидании Кати.

Он сидел на парапете из белоснежного мрамора, на самом краю пирса. Прямо под ногами тёмно-синие валики волн с шипением набегали на валуны, обросшие зелёно-коричневыми водорослями, превращались в белую пену, неспешно сползающую навстречу вновь и вновь накатывающим водным массам.

За шумом прибоя становился практически неслышным заливистый смех маленькой девочки, совсем крохи, игравшей в прятки с его сыном.

Бесконечный дождь, с завидным упорством уже несколько дней стиравший и без того эфемерные отличия весны и осени, наконец-то закончился, тёмно-серые тучи отступили в сторону горных вершин, видневшихся за морем у самого горизонта. Можно было спокойно сидеть или лежать, хотя бы и целый день, подставив подбородок пока ещё ласковым солнечным лучам. И ни о чём не думать. Можно не вспоминать о необходимости возвращаться в зимнюю стужу, как это бывало раньше, во время редкого семейного отдыха у моря, не приходится мучиться от этой безрадостной мысли, ведь никто не собирается делать такие глупости, и никакое возвращение на север в планы их компании не входит. Да и эта малосимпатичная городообразная клякса, широко раскинувшаяся далеко на севере и называемая Москвой, продолжает называться так только в его памяти, ну и в памяти ещё десятка-другого выживших людей. А не станет их, не станет и этого названия, а останется только огромная масса бетонных развалин, которые превратятся через какую-то сотню лет в холмистый лес. Особенно радует мысль, что можно не думать о зарабатывании денег на старость – даже если он до неё доживёт, никаких денег на свете теперь нет, вернее, эти разноцветные бумажки больше никому не нужны, разве что детям для забавы. Можно, да и просто уже необходимо, забыть об ипотеке и юридических проблемах с квартирой – всё жильё в этом мире, от обычных квартир до роскошных пентхаусов, от загородных коттеджей до средневековых замков, принадлежало теперь ему и его родным.

Над головой громко и отрывисто закричали чайки, устроившие соревнования в скорости и маневренности. В ярко-синем небе ни облачка, ни одного инверсионного следа от реактивных самолётов. Только бездонная голубизна да белоснежные резвящиеся птицы, время от времени попадающие в поле зрения.

Он всё-таки лёг спиной на парапет, вытянув ноги, и прикрыл глаза от солнечного света козырьком бейсболки.

Генри вздрогнул, просыпаясь и не узнавая окружающей обстановки. Через мгновение память о визите в Катину квартиру вернулась, одновременно со смутным беспокойством. Бросив взгляд на экран своего смартфона, он понял, что уже почти полночь – значит, проспал не менее трёх часов. Но где же Катя? Из ванной доносился шум льющейся из крана воды. Нехорошее предчувствие холодной змеёй просочилось к сердцу. Генри подошёл к двери ванной комнаты и осторожно постучал, потом ещё раз и уже громче. Не получив ответа, он приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Катя была там. Совершенно голая, она лежала на боку, ноги полусогнуты в коленях, плечи и лицо повёрнуты к потолку, глаза открыты. Казалось бы, Генри должен был оцепенеть от ужаса происходящего, да видимо такое бывает только в голливудских фильмах. Колени и руки не дрожали, и чувствовал он только бесконечную печаль и досаду. Только сейчас он обратил внимание, какие у неё удивительные глаза, большие и синие. И абсолютно неподвижные. Он подошёл к ней и проверил пульс, прикоснувшись к нужной точке на горле, как учили в детстве, в его спортивном прошлом. Пульса не было. Он дотронулся до горла ещё раз, потом поискал пульс на запястье – ничего. Катя была мертва. Тело оставалось ещё тёплым – видимо времени с момента смерти прошло всего ничего. Нигде не осталось никаких следов падения, крови не было видно ни на теле, ни где-либо ещё. Видимо Катя, когда ей стало совсем плохо, просто легла на пол, скрючившись от спазма, покорчилась на полу, пометалась и умерла. Может быть, звала его на помощь, но он дрых, как сурок.