Виталий Акменс - Четвёртая ноосфера

Потому что вектыря здесь нет и никогда не было.

А, в сущности, почему облом? Я покорил высоту непокорного детства, не поскользнувшись, не замёрзнув и не устав до изнеможения. Я обновил старые навыки, откачал хаос из тела, согрелся и размотал целое измерение памяти. Какой там вектырь? Вот он я, а вот Мэмыл в трёх метрах книзу соревнуется в вокале с трещащей веткой; а вот Пашок, намутил трос да так и завис, перепутал, но разве признается? Где же вы сейчас?

Молчат. Ни слова, ни образа, ни общей гостиной. Даже кабинет моего неспящего сознания, со всеми экранами, со всей своей навигацией ничего не показывает. А ведь сейчас у них день, и спать они не могут. Опять заняты? Коты Шрёдингера. Вы же не могли оба сдохнуть – одмины сказали «смерть», а не «смерти». Вы что, скрываетесь от закона?

Помню, как Мэмыл предложил намутить термоядерную катастрофу, чтобы прославить наш городок и привлечь новых людей. Мы ему тогда отсоветовали ещё раз рыгать на уроке, а то две термоядерные катастрофы город не переживёт. Эх, были времена! Пять лет назад – это же так мало! А кажется, что… впрочем, нет, уже не пять, уже целых семь.

А Пашок? «Занят. Буду». Ни где, ни когда, ни во сколько… ты смотри, лаконичный, сегодня ты полжизни в двух словах, а завтра сам станешь одним лишь словом на устах даже не себя, а чужого человека. Кто же это сказал? Неважно. С тобой мы ещё поговорим. А вот Мэмыл, хрюндель, даже на приглашение не отписался. Ну и что с ним делать? Вычеркнул бы, но откуда вычёркивать? Из памяти? Не выйдет. Это не Клуб геополитиков, это моя личная голова, неподвластная ни одминам, ни самому себе. И потом, сто раз побывавшего в белой комнате не сотрёшь даже одминскими костылями.

Белая комната? Что ж, это, конечно, выход. Чувствую, гостиную мне всё равно не замутить за эти двадцать минут, пока я ещё бодрый и не замёрзший. Придётся кое-кого пощекотать. Вообще, говорят, нехорошо использовать белую комнату, если человека несколько месяцев не видел. В смысле, не очень надёжно. Но что делать? И не притворяйся, Мэмыл, что забыл, как в эту комнату входить. Помнишь, как мы обыгрывали весь город? Во всё, что только можно, от футбола до шахмат. Втроём, как один. Причём один за десятерых. Такая связка, что даже беглая речь казалась черепашьей почтой. А ведь это тяжело, и голова кипит, и жрать потом охота вне плана. Но оно того стоило. У нас раньше всех появились белые комнаты. А может, и не раньше. Просто друзьями были хорошими. Сколько уже, полгода прошло? Меньше. Значит, ещё не стёрлись образы. Не должны. Конечно, у вас там житуха поинтереснее, и люди как люди, а не раки отмороженные. Ну ничего, зато я тебя помню. Я всего тебя помню, ты понял? Твои хитрые глазки, твою харю, твоё рыгание… да ты у меня в мозгу как доппельгангер, да я тебя сейчас за уши в канал затащу!

Но белая комната пуста. Она пуста уже давно, и в этом нет ничего зазорного. Это по гостиным ходят разнообразные не те, не говоря о прихожей, а в белой комнате белизна – залог устойчивости. Но не до такой же степени! Я воображаю знакомый лик во всех деталях и ракурсах, но образ не фокусируется. Не помогают ни ярость, ни мысленный крик: «Я помню!» Нет. Я не помню. Не хватает данных. Связь не может быть установлена. Как будто время суток и одиночество влияет на самую великую систему во Вселенной.

Настроение опускается вместе с телом. Всё ближе к земле, всё толще ветки, всё безопасней и скучнее. Так, значит? Друзья, называется.

Хватаюсь поудобнее, но силы иссякают, и я вновь повисаю ленивцем, на этот раз в метре от земли. Грусть, она не тяжёлая, если её признать и принять радушно. Даже как будто распластываешься по темноте, и темнота обретает подъёмную силу. Подъёмная сила зовётся меланхолия.

Интересно, а как там Эля? Соединиться с ней через белую комнату? Можно не мечтать. У меня и раньше не получалось. И я так и не спросил, почему. Почему я вообще так мало у неё спрашивал? Ведь нам было о чём поговорить. Нормально поговорить, без издёвок и дёрганий за волосы. Интересно, она до сих пор считает меня психом, недоноском и прочими товарищами? Вряд ли. В наше время забыть человека – это форма благодарности. И вообще, какой недоносок? Я всего на семь месяцев младше.

Она не ответит. И дело не только во мне. Все, кто уезжал из домена в домен, рано или поздно сознают, что переплыть океан, даже в тазике, несложно. Сложнее переключить себя, соединить заново. Оптимизировать бассейн мяти, отгрузив подорожавшие, осточертевшие привязанности в пользу новых, низкокалорийных, ближних. Даже время тут болельщик, лоббист, но не лекарь. Сколько уже, год прошёл? Это много – для сильных. Но не для неё. Она улетела, освоилась, пообтёрлась на чужих воспоминаниях, но так и не вышла из домена. Она сама виновата. В её памяти кто-то остался. Кто-то тянул её назад. Держал на привязи. До последнего. Одмины ищут беду среди местных, а беда…

Нет, не думать об этом! Эля жива. Жива, жива, жива! И счастлива. Разумеется, не со мной.

Она не ответит. Этот ли факт так возбуждает? Я вспоминаю её и не могу остановиться. Создаю из темноты, из пены, из кости, из ребра, из тройки сакральных букв… Эля, Эля, Эля! Эля в периоде. Электричество по нервам. Глаза от египетской богини. Кожа – золотое сечение света и цвета. Застенчивая улыбка рождает целую вселенную намёков, вопросов и ответов, возникающих и исчезающих быстрее, чем до них успеваешь додуматься. Видит меня – улыбка сменяется влекущим раздражением. Глубокий вздох, грудь подымается, подчёркивая талию, и без того подчёркнутую. Какая фигура! Пятнадцать лет, а хоть обводи во всех ракурсах да посрамляй художников прошлого и приматов будущего. Она давно такая. Она созревала раньше остальных девчонок, я помню – очень изящно, плавно, без гормональных перекосов и косметической придури – в свои тринадцать она выглядела на миниатюрные семнадцать. А сейчас-то какова? Ну иди же, иди сюда. Я подтягиваю негодницу за талию. Одной рукой… нет, гибче, без локтей – одним щупальцем. Другим обвиваю вокруг шеи и вниз, за пороги ключиц, по долине чего-то там и… ух какие выросли! Нет, тут нужны ещё два щупальца. Это как минимум.

«Что я делаю? Она может почувствовать!»

Спасибо, стыд, мы тебя ждали, а ты опоздал. Ноосфера может меня выдать, но вероятность ничтожно мала. Узлы хорошо изолированы. Порой даже лучше, чем наши тела. Если нет доступа на уровне гостиной, то что говорить о белых комнатах и прочих изысках?

Но если она всё же почувствует что-то от кого-то… значит, «кто-то» доставит ей «что-то» по высшему разряду.

Да что я стесняюсь, у неё же сестра есть!

И как её зовут? Вот ведь тормоз, так и не узнал.

Какая разница? Пусть будет… Лиля. Красивое имя. Эля и Лиля. Эля помладше, Лиля постарше – лет восемнадцать, и ростом чуть выше. А в остальном копия сестры. Такие же волосы… хотя нет, покороче. И причёска более свободная. А глаза, носик, губки – всё то же совершенство. Только подвижнее. Потому что… как они сказали? У Эли голова на плечах… в отличие от её сестры. Вот оно что! Эля застенчивая, лёгкая, загадочная, но по-своему правильная. А Лиля не такая. Лиля безбашенная! Горячая, страстная, в ротик щупик не клади… хотя почему не клади? Как раз… ух, сколько щупиков-то надо!