Виталий Акменс - Четвёртая ноосфера

Я уже чувствую, как вибрирует древесина от ударов моего сердца. Сердце правильно делает. Больше крови, больше обмена веществ, больше воображения. Сама ноосфера помогает. Несмотря на балансировку, по ночам у нас всегда есть небольшой излишек мяти. Люди отдыхают скромно, не хапая ресурсы под яркие сны. Чудные, не иначе. И я чудной. Трачу халяву на вымышленный мир. Два мира. Сестрички пятятся в конец воображаемой комнатки, а я хватаю обеих и придвигаю к себе своими самыми мясистыми щупальцами. В этих щупальцах больше творческой искры, чем у одноголовых художников из слепых времён. Щупальца «видят» кожу, тонус мышц, волны крови в артериях и многое другое. Эля отпирается, сыплет мольбой, но хватает меня за шею более чем интересно. Лиля смеётся мило, неповторимо, злорадно, снимая с меня… ух, что вы делаете? Прекратите. Я же сейчас рухну. Дайте хоть слезть. Лёлё мне в аё , я же сейчас с деревом согрешу. Лиля, ну ты-то постыдись, ты вообще не существуешь. Лиля! Ы-ы-ы… гырголвагыргын, что же с вами делать? Подожди, подожди, я закрыл свои комнаты? Вы-то, конечно, не почувствуете, а вот меня могут застать за непотребством.

Да нет, вроде закрыл. А белую? Сейчас. Вдыхаю холодного воздуха, насколько хватает лёгких, и голова начинает кружиться, словно по резьбе вверх, к сиянию чистого разума… так, чуть-чуть, на пол-оборота. Белая комната, белая комната… о чём это я? Ах да, белая комната. Эта свалка чистоты и одиночества… Подожди-ка. Она не пустая. В ней кто-то есть.

Я лежу на спине, дёргаю ногами и рву клоки мха. Шея болит, но не от удара, а от резких поворотов головой. Сердце взрывается дважды в секунду. Лёгкие вообще не понимают, кого дышать, куда и сколько. Только сырость обычная. Жгучая тёрка. Что-то явно случилось. Но что?

Просто упал на землю. Рухнул со смехотворной высоты, даже не поранившись. Но откуда, откуда, прядь вашу, такая боль?!

Слух осваивает тишину неуклюже, волнами, как после взрыва. Сырость не щадит даже теплокровного млекопитающего меня. Один, два, три… десять… тридцать. Кто здесь? Я здесь. Как минимум. Кабинет молчит, однако шорохи явно не мои. И не ветра. Кто-то приближается ко мне лёгкими прыжками. Темнота разрождается образом, неясным, ничем не подтверждённым, вдобавок весьма скромным по размерам. Малюсенькое тельце запрыгивает на корень у основания ствола. Гибкое, пушистое, с довольно длинным хвостом. Белочка?

Вы издеваетесь? Что вообще случилось? Я упал. А до этого? Белая комната. И в ней…

Вздрагиваю, как никогда не вздрогнул бы от холода. Память, бывший ком в горле, пронзает пищевод оставшейся сотней игл – повтор программы – после чего сминается и катится дальше, в желудок, не оставляя послевкусия. Только боль и обиду. Как же так?! Что со мной?

Тем временем белочка наглеет. Прыгает вокруг моих ног, приближается и тут же боком отскакивает. Какая-то она странная. Исхудавшая что ль? Тоже мне символ перемен. Рановато они пришли. Оттепель кончилась. Все дупла помёрзнут. Только и останется, что спуститься на землю и превратиться в суслика, толстого, одинокого и мнящего себя разумным. Эволюция, мять её.

Но я всё же не ленюсь. Я наблюдаю за зверьком, стараясь не упустить его из виду. Это нелегко, но это помогает. Рассудок встаёт с колен. А встав с колен, рассудок говорит мне следующее: твоя белая комната в порядке, просто в неё кто-то провалился с улицы. Скажешь, не бывает такого? Горячей смерти тоже не бывает. Только горячая смерть – это беда из прошлого, а белая комната – просто небрежность настоящего, самая молодая, спорная и неотлаженная часть дополненного сознания. Сам ведь порой заглядывался на красотку в окне и мечтал залезть к ней в белую комнату. Потому что знал, что такое возможно. И если это произойдёт, оба узла уже не будут прежними, не смогут забыть друг друга, прогнать, потерять или отречься…

…Разумеется, если сама белая комната не вытошнит тебя так, что одмины будут выхаживать, дозволяя вспоминать по слову в день.

Поднимаюсь на колени. Осматриваю пальцы. Они грязные, но целые. Ни кровинки. Их пять на каждой из рук, а вместе никак не меньше десяти; и это хорошо. Созерцание собственных пальцев порой не хуже ритуала здравого смысла. Особенно, когда память не исключает того, что их изрубило в клочья.

Белочка наблюдает за мной. Не нравится мне всё это.

Ладно, в белой комнате что-то есть. Скажем мягче: в белой комнате что-то было. Но есть ли оно там сейчас? Стены белеют в конце тоннеля, и ничто их не застит. Вот шаг. Вот ещё один. Разум преобразует себя знакомой тропой, отдаляясь от уютного кабинета, где дважды два тоже четыре, но требуется секунда, чтобы вдоволь это осознать. Просто остановлюсь на пороге. Затаюсь и рвану обратно при малейших симптомах «чего-то не того». Свет разгорается, обнажаются новые участки чистых, незапятнанных стен. Холсты, которым неймётся без красок. Пора притормозить. Какой стыд, бояться собственной головы, ну уж нет! Пусто здесь. Визуализация одиночества в чистом виде. Что это за тень?

– За что?! – ору в голос. Валюсь на спину и корчусь, корчусь и ещё раз корчусь. Дую на пальцы. Разминаю кожу, изумляясь, что она не сорвана как кожура с апельсина. Как же туго настоящее осязание отменяет химеру смертельной боли! Да за что, прядь твою?! Кто ты?

Белочка разворачивается и уходит. Она пришла не ко мне. И не за мной. Почему же так жалко?

«Ах ты, гад! Я же тебя найду, ты слышишь? Я тебя урою! Откуда у тебя мой образ?! Кто тебя подослал?!»

Наивные, колючие мысли. Как младенец, бьющий по рукам матери с усилием робкого массажиста. «Не хочу на процедуры! Хочу в кроватку!» Визг ещё рвётся в бой, но последние мышцы расслабляются и тонут в ноющей боли, словно плыл всю ночь. В кислоте. Проще заснуть прямо здесь, замёрзнуть, зато никогда больше не выходить за стены уютного маленького кабинета. Может быть, даже будут заморозки. Впрочем, слезы по щекам ещё вполне горячие. Глаза жмурятся, и весь я тоже сожмуриваюсь до объёма щёлки между век. Здесь тепло, в щёлке. Здесь целый мир. Здесь пустыня, пальмы и уютный слабый ветерок. Здесь суровые люди, не привыкшие сдаваться ни СРаМу, ни ГЭ, ни волосатым одминам, какие бы комнаты те ни сулили. Две обворожительные сестры замедляют танец живота и бросаются ко мне. Они падают на колени и обнимают мою голову, жмурясь от слёз, лаская, стирая кровь и осколки черепа. Они просят прощения. А я даже не могу убедить их, что они не виноваты ни в чём. Боги не виноваты в засухе. Да и люди не всегда.

– Славик! Ау!

– Яна?

– Привет!

– Ты меня напугала.

– Извини. Я думала, ты не занят.

– Да нет, я просто… задумался. А ты откуда? В смысле… ты же вроде уезжала с концами?

– Да. Я на пару дней заехала. У нас дом несжимаемый, и… в общем, надо уладить. Ну и просто отдохнуть, развеяться, пока семинары не начались.