Ант Скаландис - Точка сингулярности

– Ну, значит, это уже расстреливают тех, кто незаконно пил пиво, – мрачновато пошутил я. – Скоро и до нас доберутся.

– Там никого не расстреливают, – проговорила Татьяна с непонятным выражением.

Я огляделся. Теперь уже обстоятельно. Сверкающий огнями береговой отель выглядел вполне стандартно: «Хилтон», он и в Африке «Хилтон». Но вот узнанный мною замок на горе был далек от калифорнийских традиций. Растительность по склонам, скалы, песок – все это гораздо больше напоминало Аравию, притом что летел я, безусловно, в Америку. Теперь-то уж точно вспомнил: рейс был до Сан-Франциско. И сомнения в реальности происходящего закрались капитальные. А добило меня тяжко вздохнувшее неподалеку животное. Там, где мы оставили лошадей, поднимался с колен – сначала задние ноги, передние потом – огромный одногорбый верблюд в ярко-голубой шелковой попоне с надписью по-арабски «Океанский отель». Было уже почти темно, но не настолько, чтобы перепутать верблюда с лошадью, а причудливую арабскую вязь с латиницей.

Вокруг нас был именно Кхор-Факкан – чудный курортный городишко на берегу Оманского залива.

Однако в чудных курортных городишках убивают порою так же хладнокровно, как и в больших грязных мегаполисах. Моя правая рука, привыкшая жить собственной жизнью, уже стискивала рукоятку «ТТ». Верба коротко обернулась и вмиг поняла все, точнее, поняла что-то свое.

– Убери этот музейный экспонат и достань у меня из сумки «узи», – буркнула она.

Я послушно выполнил приказ, а Верба тем временем быстро извлекла свой миниатюрный ноутбук и пихнула в дисковод нашу вселенскую загадку.

Океан взревел. Налетел сильнейший порыв ветра, нас забросало солеными брызгами. Верблюд протрубил жалобно и громко, как слон. Стрельба за горами усилилась, точнее, из-за гор уже слышалась канонада, а перестрелка, довольно беспорядочная, сместилась куда-то к самому отелю. Я тут же залег и, поводя стволом, напряженно шарил глазами в полумраке. Однако никакой активности в зрительном ряду не наблюдалось – только звуки. Экран компьютера слабо светился. В глазах Татьяны плясали безумные искорки.

– Все, – сказала она вдруг. – Автомат можешь убрать.

– Почему? – спросил я тупо.

– Потому что сейчас нам ничто не угрожает.

– Да, но ведь эти арабы уже совсем близко, – не понял я. – Хоть на всякий случай…

– Это не арабы, – перебила Верба. – Это тон-тон-макуты, то есть тьфу!.. эти, как их… ирландские оранжисты. Они попали в чеченскую засаду, и, к сожалению, мы не сумеем помочь им. Мы же в Калифорнии, а они у себя.

Сказать ей, что теперь бредит она, было бы слишком примитивно и даже неостроумно. Я убрал оружие и предпочел промолчать. Потом демонстративно поднялся во весь рост, сделал большой глоток пива и начал расстегивать рубашку.

– Тогда самое время пойти искупаться, – такую глубокомысленную фразу придумал я в ответ на весь поток ее абсурдной информации.

– Нет, – резко возразила Татьяна. – Купаться теперь уже тоже не получится. Видишь ли, Ясень, здесь не Америка и не Эмираты, не Ирландия и даже не Чечня. Мы угодили в самую точку сингулярности.

– Куда?! – не поверил я.

А потом посмотрел еще раз на океан и в ту же секунду все понял.

Грохот был очумительный. Будто с крыши двухэтажного дома напротив уронили контейнер с мусором. Это уже потом Тимофей часто вспоминал, что именно такая дурацкая ассоциация первой пришла ему в голову, хотя тяжеленные контейнеры никто и никогда на подобную высоту не поднимает – наоборот в них по ходу бесконечного ремонта, случается, бросают всякий хлам из верхних окон. Как-то раз швыряли с утра и до обеда – работать невозможно, хоть ты тут сдохни. А сейчас грохот был существенно масштабнее, несуразнее, да и время, прямо скажем, нерабочее – полночь без двадцати. Если честно, Тимофей сразу понял, что произошло, еще до того, как заорала сигнализация. Но, упрямо не желая смиряться со страшной мыслью, мозг изобретал абсурдные объяснения случившегося. Сигнализация-то орала простенькая – допотопный «аларм» за двадцать долларов вместе с установкой – в этом пижонском переулке возле Курского вокзала ни у кого такой больше и не было. Так что вывод напрашивался сам собою.

Кажется, Маринка подлетела к окну первой. Но какое это имело значение? Время все равно как будто остановилось для них обоих. Маринка превратилась в соляной столб, словно жена Лота, а сам Лот, то бишь Тимофей, только выдохнул с непонятной, будто злорадной интонацией:

– Точно! Наша.

И ринулся ко входной двери. Ломанулся как был в одних спортивных трусах и старых стоптанных вьетнамочках на босу ногу. Ведь сидели, чай пили. Окна нараспашку, жара, даже ночью не ослабевшая, умиротворение, покой, хорошо так сидели…

В любой другой ситуации глупее бы не было лететь на разборку с долбанувшим тебя водителем, не только не прихватив чего-нибудь тяжелого, но даже не обувшись, однако, специфика данного случая заключалась в одной простой вещи: окна их квартиры выходили аккурат на отделение милиции, перед которым все и произошло.

В действительности не так уж и сразу вылетел Тимофей Редькин из квартиры. Тоже постоял столбом каких-нибудь три-четыре секунды, пялился в окно, словно завороженный. Не каждый же день видишь, как твою машину уродуют, да еще вот так! Оба автомобиля замерли, словно боксеры в клинче. Покореженный металл, осколки на асфальте, дымится что-то – в тусклом свете фонарей и не разобрать, что за марка у обидчика. Но Тимофей успел увидеть еще сверху, как изо всех четырех дверей выскочили молодые ребята и дружно драпанули во двор. Вопрос о том, что злостный нарушитель может слинять с места аварии на своих колесах, по сути, и не стоял, но все равно почему-то думалось, что следует спешить. Куда? Зачем? Ну, мало ли!

Пока он ссыпался вниз по лестнице, не было еще ни обиды, ни досады, ни злости даже, был какой-то звериный охотничий азарт: догнать, задержать, в милицию их всех, в милицию! А уж там разберемся. Спасибо, хоть ключи от машины Тимофей не забыл на бегу схватить, они, как всегда, лежали в прихожей на фортепьяне .

Так у них в семье было принято говорить после совместного прочтения в журнале «Проза Сибири» романа Павла Кузьменко «Катабазис». «Фортепьян – это такой большой черный пианин», – объяснял автор на первых же страницах своего выдающегося произведения в стиле постмодернизма. Тимофей с давних пор любил всевозможную авангардную литературу – Аксенова, Довлатова, обоих Ерофеевых, Владимира Сорокина, Егора Радова. Так что не всеми замеченный роман Кузьменко сразу сделался его настольной книгой.