Сергей Жарковский - Эта тварь неизвестной природы

– Коростылёв, слыхал? – сказал Блинчук со смешком.

– Так точно, – откликнулся майор. – Соответствует сведениям.

– Так, группа, ладно, слушай мою команду, – сказал Блинчук. – Любые действия по пресечению нелегального тире браконьерского посещения Зоны приказываю заранее соответственно отставить.

Его группа почти в унисон ответила «есть», и не Набис, а сам Блинчук шарахнул кулачищем по кабине. Харон громко передёрнул рычаг, «шишига» въехала в стоящее здесь огромное зеркало, в дождевой сектор Собачинской дуги «нейтралки».

Сопровождаемые одновременно и одинаково, не хуже, чем десять секунд назад, ответили вместе «есть», выматерились. Дождь сразу стал стеной, солнце за тучами из зенита соскочило на три часа дня. Набис опять сдержал желание достать из рюкзачка и накинуть целлофановый плащик. Неудобно. Как-то не по-русски бы это было. А скурмачу-полковнику предлагать вместе накрыться – тоже не хотелось. Западло. Хотя… С майором он бы поделился, пожалуй.

– Куда же вся эта вода девается? – спросил, отплёвываясь, человеческим голосом Блинчук.

– В ливнёвку, – ответил Набис и успел показать пальцем, а Блинчук успел заметить решётку слива, жадно глотающую чистые потоки. Асфальт улицы был чистейшим. Даже грязь была чистейшая, промытая в ста водах, блестела, как новенькая. «Шишига» перевалила через обочину, юзанула левым штирбортом, выбираясь на пустырь, и принялась, страстно, прирыкивая, гудя, преодолевать холмики и ровики пустыря на месте старого госпиталя. Хватко цепляясь колёсами за битый кирпич в мокрой земле, за остатки асфальтовых дорожек и тротуаров. Все замолчали, вцепившись в подлокотники.

– А из ливнёвки куда? – спросил Блинчук, когда перестало кидать.

– А это вопрос к учёным.

– Хэх! – сказал Блинчук и замолчал.

– Не вопрос. На сухой стороне испаряется, – сказал вдруг прапорщик Глызин.

Машину тряхнуло на рельсах. Группа снова схватилась за мокрые гладкие подлокотники. Харон форсировал потерянный для мира астраханский отрезок Приволжской железной дороги. Впереди, небрежно умелой рукой в три движения брошенный широкой кистью белой тушью на мокрую тёмно-серую бумагу, вставал исполинский четырёхэтажный корпус управления городской котельной. Над ней реяли в дождливой дымке две трубы. На пустой автостоянке перед фасадом управления Харон развернулся, тщательно прицелился и ювелирно проехал между штабелями бетонных плит, нештатно, но надёжно перекрывающих въезд во двор управления «не через КПП». Сопровождаемые аж встали на кузове, глядя, сколько сантиметров от борта до плиты, хлопнули короткой очередью сиденья кресел. И тут же встретили первого нелегала. Это была баба. Простая русская баба.

Баба возвращалася с далёкого выхода. Набису было это ясно так же, как простая водка. Набис знал эту бабу. В палаточном лагере «Беженск» все всех знали, но уж всех знали все доподлинно – в Зоне. Звали бабу тётя Алиса, кличка у неё была Рыбачка, а фамилия Рыбакова, на Земле работала она главным кассиром в сельсовете, погибли у неё в Зарнице и дочери, и муж, а выжил лишь юный зять, страдавший от рака с до-Беды. Американцы сказали ей, что есть надежда пролечить парня в Германии бесплатно. Там, мол, лечат, там, мол, такие выживают, долго живут. И тётя Алиса собирала, ништячничая, деньги на взятку, но не для немцев-врачей, а чтобы вывезти зятя из карантина. Стоило это на вчерашний день пятнадцать тысяч долларов у браконьеров с ериков по-над речкой Стёпкой. Две здоровых «радуги», что тётя Алиса несла сейчас на коромысле в двух авоськах, у Петровича стоили по сто пятьдесят штука, а на внешней границе Предзонья, на Царёвском, например, КПП – до двухсот в погожий день. Выгода! Тётя Алиса была в ОЗК, голова её была повязана пиратски капроновой косынкой, прокатный 47-й тяжело пригибал тётю Алису к поверхности планеты, неправильно вися на груди. Увидев машину, она спокойно и безразлично уступила дорогу, подождала, пока механизм проедет, и двинулась себе снова, продолжая путь, начавшийся не менее, чем вчера утром. К вечеру она вернётся в лагерь, сдаст автомат бомбиле (сверхсрочнику старшине Палкину, скорее всего), отберёт у него залог, который он вечно норовит зажилить, дойдёт до палатки, накормит зятя и приберётся за ним, а потом, не раздеваясь, упадёт на койку, канув в тот сон, что сильнее смерти. А послезавтра отправится пешком за тридцать километров сбывать ништяки… Все на кузове, свернув головы, смотрели ей вслед. Харон вильнул к складам, тётя Алиса скрылась из виду за ребром здания управления, и тут вдруг майор Коростылёв сел прямо и начал сквозь зубы материться, шипя и сплёвывая, и никто его не останавливал, пока Харон не притёрся у эстакады складского ангара и не заглушил мотор, и даже тогда Коростылёва никто не остановил, он утих сам.

– Приехали! – сказал из кабины Андреич Харон первое за сегодня слово.

Блинчук недобро пялился на Набиса.

– Приехали, – подтвердил Набис. – Это сюда, в ангар.

– Что там?

– Там что-то вроде гостиницы с баром. Называется «Две трубы».

– Браконьеры?

Набис вздохнул.

– «Смаглеры».

– Почему так? – спросил Блинчук.

– От американского «смаглерс», товарищ полковник, – сказал Коростылёв. – Контрабандисты. Жаргон.

– Чёрт ногу сломит, – сказал Блинчук. – Трекеры, смаглеры… Бедованы, чёрт бы их побрал!.. Хорошо, а «магацитлы» кто такие?

– Это, например, мы с вами, товарищ полковник, – сказал Коростылёв.

Блинчук матюгнулся.

– Скажите, Набис, а ведь наши американские друзья в свободное время тоже ништячничают в чёрную? – спросил Коростылёв. – Чего уж сейчас-то. Мы же уже тут. Сами, глядишь, увидим невзначай.

Набис утёр мокрое лицо мокрой ладонью и спрыгнул с кузова на эстакаду под навес. Он дело сделал. У дверцы, прорезанной в закрытой воротине ангара, стояла скамеечка. На неё он и сел, и достал портсигар с порезанной астраханской «астрой», и закурил, прикидывая, что эта за сегодня – третья, осталось, значит, ещё три на сегодня. Набис бросал курить, гуманно отрезая привычку по частям. Он собирался жить долго и в Америке.

Как будто забыв про него, мимо него гуськом в дверцу прошли все четверо. Блинчук шагал первым, в бой, Коростылёв замыкал, прикрывая спины… И всё-таки он кивнул Набису, поравнявшись с ним, перед тем, как скрыться в предбаннике бара. Да, самый опасный из них – майор. Именно потому, что самый человечный. Прошло времени. Набис курил. Дождь шумел, остывала под ним «шишига», Харона не было ни видно за залитым ветровым, ни слышно. Вдруг раздались шаги, безопасные, справа, шлёпали по лужам ботинки. Набис посмотрел. Приветствуя его издали поднятием рук, к «Двум трубам» приближался знакомый контрактник Фенимор. Тут Харон мигнул фарами, Фенимор, даже руки не опустив, следующий по счёту шаг сделал вправо вбок и пропал в какой-то щели между пристройками. Набис докурил до губ, выбросил окурок в дождь и неторопливо пошёл его искать.