Геннадий Авласенко - Пещера

Время основного действия романа – 80-е годы ХХ ст.

Время действия всех остальных эпизодов не установлено даже приблизительно.

Ночью мне снился сон. Странный сон…

Мне снилось море, голубое солёное море, и белые крылья чаек над морем. Мне снилось море и чайки, чайки и море…

И там был я, плывущий неизвестно куда и зачем.

КУДА Я ПЛЫЛ? ЗАЧЕМ?

Я плыл, а вокруг смеялось море, смеялось солнце, а чайки кричали мне что-то сверху на удивительном птичьем своём наречии, таком насмешливом и непонятном…

НО ВЕДЬ Я ПОНИМАЛ ИХ ТОГДА! О ЧЁМ ОНИ КРИЧАЛИ?

И я даже не плыл. Просто море держало меня, держало в голубых, тёплых своих ладонях… и я словно парил, сказочно и невесомо парил на самой границе голубого неба и голубого моря. И не было страха, совершенно не было страха, а там, куда я плыл, было что-то, волшебное что-то… и мне так нужно было, так необходимо было доплыть…

КУДА Я ПЛЫЛ? ЗАЧЕМ?

А потом зазвенели колокольчики.

Сотни, тысячи, десятки тысяч… они звенели и звон их, нежный, мелодичный и еле различимый вначале, вдруг, подобно пушистому снежному кому, стремительно принялся нарастать, крепнуть, обретать неприятный металлический привкус и цвет. И я не сразу сообразил даже, что это и не колокольчики вовсе…

Звенело у меня в ушах… не звенело даже, а грохотало что есть мочи.

Боевые тамтамы дикарей-людоедов племени мумба-юмба показались бы мне сейчас, наверное, сверхангельской музыкой после этого вот всевозрастающего дьявольского грохота.

Бом-бум! Дили-бум! Бум-бом! Дили-бом! Трах-тарарах-тах!

И снова: бом-бум! Дили-бум…

И так без конца…

И так до бесконечности…

И так до…

Бедная, бедная моя головёнка-головёнушка! Выдержать такое изнутри!

Я с трудом превеликим разлепил удивительно тяжёлые и удивительно непослушные веки… и первое, что увидел, был, конечно же, потолок… знакомый такой потолок, весь в золотистых и сиреневых узорах, тоже знакомых до отвращения…

А МОРЕ? ГДЕ МОРЕ?

Море исчезло.

И море, и солнце, и ветер, и белые упругие крылья чаек… и то что-то, бесконечно далёкое что-то… то, куда я плыл да так и не доплыл… оно тоже исчезло! Исчезло всё и только сердце, замерев на мгновение в мучительно-сладкой истоме, вдруг отчаянно и тревожно затрепыхалось в груди:

– Выпусти меня! Выпусти!

ТАК ЭТО БЫЛ СОН! ВСЕГО ТОЛЬКО СОН!

Я находился дома, я лежал в кровати, не в своей комнате, правда, а почему-то в родительской спальне, а надо мной нависал оклеенный золочёными обоями потолок. А ещё нависала люстра, в которой, как в искажённом зеркале, отражалась вся комната без исключения…

В общем, всё такое родное и всё такое знакомое…

До тошноты!

СОН, ТОЛЬКО СОН…

МОРЕ, НЕБО, ЧАЙКИ… И ВСЁ ЭТО ТОЛЬКО СОН…

А в прихожей сердито и пронзительно тарахтел телефон. Тарахтел, и, казалось, аж вверх подпрыгивал от нетерпения.

Я мысленно выругался и снова закрыл глаза в слабой надежде уснуть.

Как бы не так!

Телефон настойчиво тарахтел. По всему видно было, что настроен он на это самое занятие весьма и весьма решительно.

– А пошёл бы ты! – с отчаяньем обречённого пробормотал я. – Вот не встану и всё тут, и плевать я хотел на всех своих знакомых и незнакомых тоже!

Тревожное ощущение сна по-прежнему не покидало меня. Оно было слишком необычным, чтобы исчезнуть вот так, сразу. Оно было более чем необычным. Кроме того…

Я никак не мог вспомнить, куда же я всё-таки плыл, там, во сне… а ведь это и было самое что ни на есть важное во всей этой истории.

А в прихожей нетерпеливо и немузыкально всё названивал и названивал телефон. Тарахтел, одним словом.

«Чёртова тарахтелка! – в бессильной злобе подумал я, с головой забираясь под одеяло. – Вот хвачу сейчас чем-либо тяжёлым, мигом заткнёшься!»

Но сна уже не было. Было раннее утро… синеватый рассвет медленно и лениво перетекал через подоконник, постепенно заполняя собой комнату.

А телефон всё продолжал тарахтеть. Интересно, кто это там такой настырный?

Я встал, потянулся и, не одеваясь, вышел в прихожую.

Сразу же подумалось, что звонит Витька, только Витька… и никем кроме Витьки тип этот быть не может. С него станется. Недавно, к примеру, он позвонил мне в три часа ночи и для начала вежливо поинтересовался, что я сейчас делаю. Когда же я, взбешённый как две тысячи чертей, заорал в трубку, что эти его идиотские выходки кого угодно с ума сведут, он помолчал немного, как бы собираясь с мыслями, а потом спросил, тихо так, задушевно:

– Сань, вот только честно, скажи, я хороший человек? Только честно!

Не желая вдаваться в подробности, я тогда, помниться, сначала просто положил трубку на её законное место, молча так положил, аккуратненько… а уж потом только, после всего этого, высказал ни в чём не повинному телефонному аппарату своё особое мнение относительно «хорошего» человека Витьки. Причём, кратко, всего в двух словах.

Вот и сейчас. Стоило мне только приподнять трубку, как я сразу же понял, что, увы, ни на грамм не ошибся. Витькин трёп я распознаю за полкилометра.

– Аллёу! – знакомо вякнула трубка. – Санёк, энто ты?

Пришлось признаться, что энто действительно я. А что поделаешь!

– А энто я! Не ожидал?

– Ожидал! – язвительно процедил я сквозь зубы и зевнул так, что аж в челюсти что-то хрустнуло. – Вот с вечера всё сидел и ожидал! А ты чего так поздно, а? Самое время в три… ну там, в четыре, куда не шло, а сейчас уже (я посмотрел на часы… господи, всего пять утра, совесть у него, изверга, где?)… Ты чего так запаздываешь, а?

– Не пыхти, лопнешь! – в трубке послышались некие звуки, отдалённо напоминающие бодрое лошадиное ржание. – Побереги нервные клетки… они, я слышал, не всегда восстанавливаются. – Вновь лошадиное ржание, как бурное восхищение собственным своим остроумием. – Вообще, должен вам заметить, сударь, характер ваш последнее время становится каким-то… – Витька замолчал, собираясь с мыслями. – Ну, неуравновешенным, что ли… Вы не находите?

– Не нахожу! – ответствовал я самым ледяным тоном, на который только был способен. – У тебя всё?

Но с Витьки как с гуся вода. Плевать ему с четырнадцатого этажа на температурные тональности моего голоса.

– Слушай, а, может, я тебя разбудил?

Он ещё спрашивает, нахал!

– Разбудил, а? Ты потому такой злой?

– Ну, разбудил, разбудил! – рявкнул я в трубку, да так, что даже сам себя испугался. – Если это всё, что ты хотел узнать…

– Ну, ты и соня, старик!

– Слушай, Вить, – почти умоляюще сказал я. – У тебя бессонница, я понимаю, но я то тут причём! Я то за что страдать должен! Я, ты понимаешь, спать хочу!

Странное тревожное ощущение чего-то полузабытого, но важного, чрезвычайно важного. Куда же я всё-таки плыл… что было там, впереди? Ведь мне так необходимо было попасть туда…