Михаил Уржаков - Кулуангва

Интерьер храма являл собой довольно обширное помещение. Стены от пола до потолка украшали многочисленные рисунки и письмена, начертанные мелкой вязью. Несколько неприметных, небольших по высоте проемов по углам вели в потайные комнаты, откуда во время церемоний и выходили жрецы.

Сквозь узкие вертикальные прорезы в стене красными полосами еще пробивались последние солнечные лучи. А весь город у подножья – храмы, жилые строения и стадион – уже погрузился в темное марево, но оно не приносило ожидаемой прохлады ночи. Свет из проемов окон падал шестью лучами на самую середину комнаты.

Посредине храма, размеры которого были столь значительны, что позволяли находиться там одновременно нескольким десяткам людей, возвышался широкий, двадцать на двадцать локтей, каменный стол. Он представлял собой платформу из четырех низких, не выше колена, хорошо отполированных каменных плит. При желании стол этот можно было передвинуть в угол или даже вынести за пределы храма. Но сегодня он должен был стать центром обряда Чок-Чайя – Рассыпания Капель. Отполированная до зеркального блеска поверхность стола была испещрена многочисленными гравированными и цветными рисунками из жизни богов. Рисунки не нарушались желобами, идущими из центра – по три желоба на каждую сторону, двенадцать в общей сложности, – они заканчивались, сбегая под уклоном, в лунке, темневшей в середине стола. При взгляде сверху рисунок желобов напоминал четыре цветка лотоса, что словно бы росли из одной точки в середине стола. Но красота эта имела вполне утилитарную функцию. Стол собирали в центре храма только для самых главных ритуалов – ритуалов приношения крови.

В середине между четырьмя отполированными каменными блоками, точно под отверстием лунки помещалась широкая каменная ваза, а в ней покоился черный каучуковый мяч размером с переросший кокос. Пережившая, как и мяч, многие поколения, ваза была темно-коричневого цвета – казалось, что известняк насквозь пропитался сильным натуральным красителем.

Жрец Вак Балама широким круговым жестом руки повелел собравшимся занять места вокруг стола. Голову и лицо его скрывала маска, расписанная ярко-красными и желтыми горизонтальными чертами. Его живот, смазанный черным маслом и отсвечивающий в лучах факелов, пересекали четыре глубоких белых шрама. Четыре других шрама – длинных, узких, словно кошачьих царапины – вспарывали каждое плечо, начинаясь чуть выше ключиц и заканчиваясь над сосками.

Десять взрослых мужчин в полной боевой раскраске медленно подошли к столу и также медленно опустились на колени по обе стороны. По пять воинов с каждой. Балама рукой указал Толане занять место напротив него, что та и сделала незамедлительно и тоже опустилась на колени, склонив голову. Тогда Вак Балама отошел в глубину комнаты, в один из темных углов, где всполохи факелов лишь иногда высвечивали странные гравировки на каменных, известняковых блоках, и растаял во тьме.

Через несколько мгновений жрец вновь появился, неся на вытянутых руках нечто, напоминающее широкий пальмовый лист с длинным стеблем, края его свисали вниз и при каждом шаге касались каменных плит. Стебель время от времени изгибался, но вовсе не в такт медленной поступи жреца. Когда Балама вышел на свет к столу, стало видно, что в руках у него голубой морской скат – рэй. Высоко подняв его над головой, Вак Балама крикнул: «Хе олай? Лет соро та кама вок!» – Готовы?! Не бойтесь, будьте сильными! После чего он с размаху бросил ската на стол. Тот упал плашмя с хлюпающим звуком, вокруг разлетелись ошметки прозрачной слизи. Его хвостовой костяной шип, похожий на отточенный наконечник копья, дважды вяло стукнул по поверхности стола и замер. Лишь мелкая дрожь, иногда пробегающая по телу морского обитателя, говорила, что скат еще жив. Однако присутствующие воины, казалось, не обратили внимания на это страшилище. Все десять мужчин и Толана, низко наклонив голову и смиренно сложив руки перед собой на столе, ожидали, что прикажет им Вак Балама.

«Кон на лува-на!» – прозвучала следующая команда жреца, и все мужчины подчинились ей не раздумывая. Они сбросили свои одежды, оставшись только в масках, и вернулись в прежние позы совершенно нагими. Затем, как по неслышной команде, воины затянули монотонный горловой звук: м-мммм, м-м-мммм.

Толана тоже сделала было движение, чтобы скинуть с себя расшитую цветными нитками накидку, но Балама остановил ее жестом, и она немедленно вернулась к столу и замерла в той же смиреной позе, склонив голову и сцепив перед собой кисти рук. Она присоединила свой голос к общему хору воинов. Звук гулко отдавался в стенах и расходился непрекращающимся эхом.

Женщина в храме, в святая святых племени, на вершине пирамиды Кукулькана – это было необычно. Правду сказать, это было впервые за всю историю существования племени. По крайней мере, Кулуангва, сидевший на коленях у стола, не мог вспомнить ни одного случая, когда при Чок-Чайя присутствовала бы женщина. Ни разу ни отец, ни дед не рассказывали ему ничего подобного. Толана даже не вошла, а почти вползла в храм на четвереньках и только после разрешения жреца встала в полный рост.

Вак Балама вновь отошел в тень, скрестил на груди руки и некоторое время молча и угрюмо наблюдал за стоящими на коленях обнаженными мужчинами. Толана изредка болезненно морщилась, пытаясь держать спину прямо и не прижиматься животом к холодной поверхности. Жрец заметил это: еще несколько недель, и тело женщины принесет племени очередной плод. Но это-то и беспокоило Баламу больше всего: женщины в его планах предназначались совсем для других целей. Они являлись одним из важнейших инструментов в жертвоприношениях племени, когда требовалось умилостивить разгневанных богов. Но не сейчас, не здесь – на вершине пирамиды. Не в храме и не с новой командой игроков в мяч. Позже, через несколько дней. Это будет особый случай.

Обычно для обряда выбирали девственниц, и Толана, естественно, уже не подходила. Принесение в жертву совершалось так: девочек, от трех до шести человек, мыли в горячих каменных ваннах, натирали маслами специальных растений, а затем жрец на глазах у беснующейся толпы овладевал этими невинными. После чего помощники жреца наряжали бедняжек в красивые одежды и золотые украшения. Наконец, девочкам подносили особый ритуальный напиток, и вскоре – буквально через несколько минут – малышки погружались в свой первый и последний транс.

Секрет этого напитка издавна передавался жрецами из уст в уста и был, конечно, известен Баламе – вождю и жрецу племени. Тайна зелья состояла в его двойственности. Два напитка смешивались, чтобы не только дополнять, но одновременно и отрицать друг друга в теле человека. Алкогольная настойка на отборных кактусах, повышающая настроение, тонус и кровяное давление, смешивалась в неразглашаемой пропорции с выжимкой из водяных лилий. Этот экстракт из лилий, вызывающий сильные галлюцинации и резко понижающий кровяное давление, Балама всегда приготовлял сам, не допуская к священнодействию даже своих ближайших помощников.