Дмитрий Старицкий - Фебус. Принц Вианы

Запах варева заставил урчать живот. Так жрать в своей жизни я хотел только в армии. Точнее, в военно-морском флоте. Хотя какой там флот – ремзавод на Белом море в богом забытом городишке. Днища кораблей отчищали от всякой наросшей на них дряни – вот и вся служба. Страшная эта воинская часть была для срочника. Работа каторжная по десять часов, от которой гражданские даже за большие деньги отказывались. Выходной один – воскресенье. Праздник. Обязательно – спортивный. Уставщина пополам с дедовщиной, отполированные уркаганскими понятиями. Половина личного состава приходила служить прямо из колоний малолеток готовыми правильными пацанами. Но все же при маршале Брежневе нас и одевали тепло, и кормили хорошо, только давали мало. А до двойной порции я всего полтора сантиметра ростом не дотянул. Даже в этом я неудачник по жизни оказался.

А тут поди разбери вот так навскидку…

Кто меня везет?

Куда меня везут?

Откуда меня везут?

И главное – зачем?

Люди мельтешили в отдалении между костров, о чем-то радостно переговариваясь. Прикладывались к бурдюкам. Видно было, что они вполне довольны как собой, так и окружающей их обстановкой.

Мимо меня пробегал худощавый, но широкоплечий парнишка с охапкой хвороста в руках. Лет шестнадцати. Голубоглазый. Безбородый и безусый. Одет в длинную рубаху почти до колен и узкие штаны чуть ниже колена со шнуровкой по бокам. Бесформенные боты из кожи и обмотки до середины голени. На голове суконный бургундский колпак – шаперон, типа башлыка со свисающим на спину длинным концом, переходящим в оплечье примерно до середины груди, с завязками на шее. Красного цвета. Пояс широкий, толстой кожи. На поясе висит солидный такой тесак-свинокол сантиметров сорока в потертых ножнах. Рядом тощий кошелек-мошонка болтается на завязках. И какие-то крючки еще бронзовые на поясе.

– Стой, – сказал ему.

Вышло хрипло и тихо.

Однако парень тут же присел рядом на колени и, склонив голову, произнес:

– Слушаю, сир.

– Ты кто?

– Как кто? – удивился неподдельно, скосив белесые глаза к носу.

– Имя у тебя есть? – продолжил я допрос.

– Микал, – отозвался тот и пояснил: – Ваш раб, сир.

Раб?

Мой?

Офигеть; дайте два.

– Зеркало есть? – потребовал у парня.

Раз так охотно слушаются, то надо требовать, а не попрошайничать. Ибо нефиг.

– Нет, сир. Откуда у меня такая роскошь?

По его глазам видно, что было бы у него зеркало – точно бы отдал, но нет у него зеркала, вот обида-то.

Мысленно постучал себя кулаком по лбу. Откуда у раба зеркало? Но нужно оно мне срочно. Причем не просто срочно, а СРОЧНО!!! Любая стекляшка сойдет с отражающими свойствами, пока солнце совсем не зашло.

Приказал:

– Быстро нашел зеркало. Где хочешь.

И добавил тоном ротного старшины:

– Мухой метнулся.

Парень исчез, как будто его волшебной палочкой в темечко ткнули.

Вместо Микала торопливо пришел ко мне прежний одноглазый бандюган и еще двое крепких мужиков в беретках с перьями. У одного – павлиньими, три штуки целых. У другого пышное перо страуса, но одно.

Одноглазый держал факел. Судя по яркому пламени, это был заранее заготовленный предмет, а не импровизация из первой попавшейся под руку ветки.

Пернатые с двух сторон подхватили меня под руки и, не проронив ни слова, усадили с опорой лопатками на ствол дерева, под которым я лежал.

Тот, что страусячий поклонник, вынул из поясной сумки некий предмет и подал его мне в руки.

Действительно зеркало. Сантиметров двадцать в диаметре. Серебро полированное. Даже ногтем постучал по нему, проверяя. А рукоятка и оклад – из слоновой кости с богатой и тонкой резьбой. На глухой стороне вещицы целая миниатюра вырезана весьма искусно и с мелкими подробностями. Один всадник другого булавой охреначивает со всей дури. А по ободу и рукояти мирные виноградные лозы плетутся.

Музейная вещица. Спрятать ее в запасник и никому не показывать. Современный музей – это кладбище культуры. Экспонируются не более трех процентов от всего фонда хранения. Никто остальных вещей не видит, кроме музейных хранителей, а это значит, что их просто вывели из культурного оборота общества. Картины великих художников так просто рулонами на палку наматывают, как линолеум на строительном рынке. Вот так вот: эстетическую жизнь людей сделали бедной на девяносто семь процентов. А тут – гляди, просто так пользуются.

Одноглазый приблизил факел.

Жестом я показал ему, чтобы он держал его так, дабы осветить мне лицо.

Потом посмотрел в зеркало.

А из зеркала на себя я не посмотрел.

Не я это отразился в полированном серебре.

Совсем не я.

А кто я?

И что я хотел там увидеть?

Мать Терезу?

Брюса Виллиса?

Леньку ди Каприо?

Вообще-то в глубине души надеялся на отражение одного лысого старпера из музейного подвала со шкиперской бородкой без усов. Привык к нему я как-то за полвека.

А из зеркала на меня с неподдельным любопытством смотрел пацанчик лет пятнадцати с умными светло-карими глазами, овальным лицом с детской еще припухлостью щек и твердым волевым подбородком. Скулы высокие, но неявно выраженные. Нос прямой, некрупный и длины умеренной. И – с ума сдрызнуться – пухлыми, красиво очерченными чувственными губами. Обрамляла все это спутанная копна золотистых волос до плеч, сверху прихваченная окровавленной тряпкой.

М-дя…

Внешность у парня – девки млеют и сами в штабеля укладываются.

– Убедился, что все еще красавчик? – задорно засмеялся одноглазый.

Остальные его охотно поддержали.

Я тоже широко улыбнулся, но совсем по другому поводу. Как фонтаном в душе взыграло: бинго!!! Я наконец-то угадал, под каким наперстком шарик! Если и начинать новую жизнь черт-те где, то лучше всего – с бонусом молодости. Все равно в прошлой жизни обо мне плакать некому. И вообще… лучше быть молодым, здоровым и богатым, чем старым, бедным и больным. Это все на Руси знают.

Только вот кто я? Это вопрос. Новое тело, которым я управляю, об этом хранит упорное молчание. Никаких намеков даже.

Что такое «Феб»?

Имя?

Фамилия?

Титул?

Должность?

Разбойничья кличка?

Непонятно совсем, а спрашивать окружающих я пока опасался. Мало ли что тут крутится в «тайнах мадридского двора». Узнают эти морды разбойничьи, что ничего не помню, да и сунут стилет* под ребро. И скажут, что так и было. По голове мальчонке досталось, вот он на стилет сам и упал. И так семь раз. Жалко птичку. Но мы отомстим!

Или того хуже – примут за бесноватого и сожгут на костре. Кому докажешь, что в знакомого им парня вселился сосем другой человек, а вовсе не бес.

Молча отдал драгоценное зеркало этим жеребцам стоялым. Молодые они. Вся жизненная сила в ржач уходит за неимением других приложений.