Ника Батхен - Ясный сокол. Повести и рассказы

Завершив крёстный ход, отец Евпатий тотчас велел подать свою лошадь, чтобы ехать назад, в Святогоров монастырь. От провожатых наотрез отказался – кто тронет настоятеля монастыря? А кто тронет – того и палицей по-отечески поучить можно. Напоследок монах наказал, тотчас слать за ним, когда Зоя начнёт рожать, а до родов глаз с неё не спускать – мало ли кто нечистый на ребёнка позарится. Князь дождался, пока копыта каурой монастырской кобылы простучат по мосту, убедился, что город мирно готовится отойти ко сну, и отправился на своё любимое место к Бугу. Он любил посидеть у корней вывороченной берёзы, глядя, как тает в воде закат, как гоняются рыбы за крошками солнца. Верный Боняка осторожно прокрался следом, Борис чувствовал, что раб рядом, но не спешил его гнать. Князю думалось вязко, тяжеловесно. Стало ясным одно – мир уже не будет прежним, словно шустрая фишка тавлей соскочила с доски и укатилась в душистую пестроту луга. Что ещё скажет Янка и поверит ли сказу про ясна сокола, как удастся объясниться с Даниилом Бельцзским, не начнётся ли война раньше, чем он успеет собрать дружину, кто родится у Зои и успеем ли уследить… Мысли путались, переплетались, словно глупая бабья кудель. «Только ложь и обман» – вспомнил князь слова Волха и улыбнулся. Коль одна эта напасть угрожает Ладыжину, до скончания лет вражья лапа не ступит в город. У него есть и будут верные слуги, преданные друзья, любящие родные… Пусть свирепые братья грызутся между собой, он Борис, твёрдо помнит – негоже русичу на русича заносить меч. Тем паче на кровного своего. Если же придут половцы или булгаре или немецкие витязи добредут до Ладыжинских земель – их теперь есть, чем встретить. Честным пирком да за красную свадебку, сва-деб-ку… Медно-рыжая голова князя упала на руки, он уснул. Выждав немного, верный Боняка подкрался к Борису, заботливо укутал его синим плащом, сел рядышком и насторожил самострел. Раб сидел до рассвета, напряжённый и чуткий, как сторожевой пёс, точно зная – пока он жив, господина никто не тронет. Временами он нюхал воздух и удивлялся – майский ветер пах степью, лошадиным навозом и дымом горьких, чужих костров.

Спустя двадцать четыре года, в мае 1240 татарское войско хана Батыя, проходя по черниговским землям, осадило Ладыжин. Семь недель белокаменный кремль не поддавался ни штурмовым лестницам, ни стенобитным машинам. Отчаявшись взять город силой, татары отправили гонцов к князю Борису Романовичу, суля живот, пощаду и милосердие, если город сдадут добровольно. Старый князь отказал, но горожане, изнемогшие от войны, настояли послушать татар и открыли ворота, дабы встретить Батыя дарами. Князь Борис Ладыжинский, его племянник Евпатий Васильевич и ближняя челядь затворились в каменной церкви и бились насмерть. Ладыжин был сожжён дотла.

Лучший сезон для бани – спорный вопрос. Зимой, с морозца сладко окунуться в горячий пар, отогреться до сладкого пота, встряхнуть тело и броситься в хрусткий, искрящийся снег. Весной баня снимает томность, гонит млявость и горячит кровь, манит пробежаться босиком по траве, опрокинуть на себя ведерко колодезной воды, взвизгнуть от свежести и рассмеяться – живой! Летом в парной особенно сладко прохлестать веничком натруженные плечи и спину, глотнуть кваса, перемигнуться с доброй девахой и с размаху плюхнуться в пруд. А осень наполняет тело силой и грустью, манит в дальние странствия, пахнет яблоками и сушеными травами, новыми вениками и свежим хлебом. Да, осенняя баня – лучшая, особливо когда день выдался ясный, полный позднего тепла, пьяного духа опавшей листвы, петушиной возни, поднебесного гогота стай, недозрелого румянца рябины. Сядешь вечером на порожек, поглядишь на первые звезды, вдохнешь полной грудью и думаешь – почему я не птица, полетел бы в Антверпен или хотя бы в Москву, поглядел бы как ещё живут люди…

Неспешные думы не мешали Вениамину делать свою работу. Раз-два – кипяток, три-четыре парку поддать, пять-шесть – и для веничка время есть. Ольга с Людкой, дочь и невестка могучего Деда парились лениво, с прохладцей, не утруждая себя лишней работой. В иное время Вениамин задурил бы им головы, попутал кадки с водой или порвал на тряпочки невесомое кружево, которое бабы называли бельём. Но отвадишь дурех от бани – не поедут гостить в деревню, не привезут на каникулы внуков, не заберут картошку да разносолы – и будет Дед целую зиму куковать один-одинешенек. Так что приходилось стараться, как для дорогих гостей. А вот ещё кипяточку плеснем, мятного да духмяного… что?!

– Мужик! Мужик в бане! – заблажила Людка, прикрывая веником тощие прелести.

– Пошел отсюда …, ты …!!! – рявкнула мощная Ольга.

Ошарашенный Вениамин схватился за голову – для него, как для всякого Нижнего люда, русский мат был непереносим. Под пальцами он ощутил голую мокрую лысину с налипшим дубовым листом. Шапки не было. ВИДНО! По полу прогремел таз, мочалка обидно шлепнула по лицу. Бабы с вениками наперевес наступали словно княжьи полки с развернутыми знаменами. Хрюкнув от ужаса, Вениамин пулей выскочил во двор и заметался между пристройками. Заквохтали куры, загоготали гусыни, заругался кобель Кусай, коза Манька покачала рогатой башкой – безобразие, мее…

Подвальное окошко по счастью оказалось открыто, банник скатился в подпол и притаился между тугими мешками с картошкой и бочонком капусты. Ох, хороша была капуста у Деда, с чесноком, яблочком и смородиновым листом, ох, хороша! Не удержавшись, Вениамин запустил в бочку лапу, вкусно захрустел и причмокнул. Ухмыльнулся, стряхивая склизкие ленточки с пегой поросли – на то у мужика и борода, чтобы капусту собирать. И тут же поник. Шапка пропала, как не бывало, как не шили её из мышиных шкурок, котовьих усов и змеиной кожи, как не полоскали в майской росе, не щекотали русалку, пока мокрохвостая не плюнула на тулью. А что ж за банник без шапки? Сплошная видимость!

Вчера ещё шапка была на месте. Ввечеру, но до заката, как подобает, баньку растопил сам Дед, попарил внуков, крепыша Сашка, ябедника Ваньку и малыша Мотьку, потом долго нежился сам, поддавая до полного изумления. Третьим паром помылась вдовая баба Паня – сил топить баньку самой ей уже давно не хватало. На четвертый Вениамин созвал гостей. Осень перевалила за середину, неделя-другая и из деревни в город потянутся молодые, до весны позакрывают дома. Нижний люд попрячется по закутам, завалится спать до апреля. На все Коськово останется пять печей, не считая Деда. Надо ж погулять напоследок. Вот и собрались добрые соседи.

Первым прибыл домовой Кондрат Пафнутьич, патриарх, принесенный в деревню ещё прабабкой Деда, честь по чести, в новом валенке. Вениамина он не особенно уважал, кликал Веником и при случае норовил уязвить, где словцом, а где и мелкой пакостью. Приходилось терпеть – без домового изба не стоит.